Факел зачадил и догорел. Григорий вернулся в кабину, запустил стартер. Двигатель зафыркал, зачихал, замер, стрельнул и загудел ровно. Григорий откинулся на сиденье, отдыхал неподвижно, лишь время от времени нажимая на педаль. Мотор разогрелся, работал ритмично. Клонило в сон, руки одеревенели, горели посеченные снегом, измазанные сажей щеки…

Когда Григорий снова поехал по незанесенной дороге, часы показывали четверть одиннадцатого.

«Осталось десять километров. За полчаса доберусь… Не застрять бы только в Косом Логе.»

Дорога заметно пошла под уклон, приближался лог. Григорий вглядывался в темноту, но увидел занос, только когда наткнулся на него.

Сугроб пересекал дорогу и уходил в стороны, длинный и ровный, похожий на вал, насыпанный человеческими руками.

В первый момент препятствие показалось не страшным.

Зенков взобрался на вершину сугроба и пополз, — слипшаяся корка выдерживала его. Пошли невысокие гребни; казалось, заносу не будет конца. Григорий осторожно обернулся; где-то очень далеко слабо светили фары машины.

«Мотор? — ошарашила тревожная мысль, но он не пошел назад. — Пускай… незачем. Здесь мне не пробиться…» Он прикорнул у гребня и задумался. — «Снег не прорыть. И втроем бы не справились… Метров сорок, пожалуй… Значит, кончена поездка!»

Отчаяние и злость овладели Григорием. Так близко — всего три километра до города. Но машине не пройти. Очевидно, всё зря.

От полушубка противно пахло паленой шерстью… «Пропадешь… возвращайся.» — трусливо твердил инстинкт.

Григорий приподнялся, встал на колени.

— Врешь! — закричал он, силясь перекрыть голосом вой ветра. — Всё равно доберусь! Пешком дойду!

Он вернулся к машине, выключил двигатель, спустил воду. Снова взобрался на сугроб и пополз в полной темноте.

Занос кончился. Григорий скатился на спине, задыхаясь от ветра. Воткнул лопату в снег, набрал побольше воздуха и, пряча лицо, зашагал по дороге.

Боком, согнувшись, спиной к ветру, порой почти на четвереньках, с закрытыми глазами подвигался Григорий. Чудилось, будто он бредет давно, что много часов прошло с тех пор, как он покинул машину.

Но много ли пройдено и сколько осталось, — Григорий не мог сообразить.

Он волочил негнущиеся ноги, пока не споткнулся о бугор.

Он упал. Мысль подсказывала, что надо встать и идти, но усталость сковала тело.

Неудержимо хотелось спать.

Григорий приподнял тяжелую голову, встрепенулся. В ставший привычным вой ветра ворвался посторонний звук. Он долетал слабо, но ошибиться в нем было нельзя: заводский гудок.

— Полночь, — бессознательно сказал Григорий.

Чуть позже он сообразил: «Завод недалеко… Встать… идти… не то замерзну…»

Он вскочил. Гудок всё еще звучал, поднялся на высокую ноту, оборвался и замер. Григорий качнулся и, не уверенный в способности двинуться вперед, отступил на два шага под напором ветра. Наклонил голову, как бык, собирающийся бодаться, и, закрыв глаза, медленно побрел в направлении звука.

— Там… там… — бормотал он, — близко…

Григорий пошел целиной, напрямик.

Дорога осталась где-то слева. Порой ему чудились огни, слышался шум проезжающего автомобиля, звуки сирены. Потом всё пропадало в вое бурана.

Ветер немного ослаб, идти стало легче. Но силы Григория иссякли, он с трудом поднимал казавшиеся пудовыми валенки. Новый порыв бурана свалил его, и он долго не мог подняться. Опять подступила неотвязная дремота.

Григорий инстинктивно двинул затекшей ногой и очнулся. «Замерзаю… не встать… Почему я не вернулся? Назад не доехать.» Выплыли из мрака лица товарищей, Семенова. Они надеются на него, ждут. Разве они знают, что в степи заносы?

— Если я не поднимусь сейчас, то пропадут двое, — громко сказал Григорий. — В городе найду машину… рабочих. Ну, Гришка, ну!

Он сжал ладони в кулаки, подгреб их под себя, спружинил ноги и вскочил. Он знал, что город близко: еще метров триста — и начнутся первые дома.

Григорий уже не мог идти прямо, он петлял. Его неровные следы тотчас заносило снегом.

Буран неистовствовал позади. Но впереди был город: неясно доносился шум завода, лай собаки.

Григорий плохо помнил, как он выбрался на городскую улицу, как добрел до отделения милиции. Ясность сознания вернулась лишь в теплой, освещенной комнате, где дежурный сержант натирал ему лицо и руки мазью. Григорий рассказал, откуда он и зачем здесь. После, обжигаясь горячим чаем, он с трудом жевал хлеб с маслом. В голове шумело, временами мысли уплывали куда-то далеко.

Сержант снял трубку и вызвал квартиру врача. Он долго извинялся за беспокойство, затем коротко, по-военному отрапортовал о случившемся.

— Всё в порядке, товарищ, — обратился он к Григорию. — Утром врач выезжает в «Светлый путь».

— Но там занос! — испуганно воскликнул Григорий.

— Занос не беда, — возразил сержант. — Попросим «вездеход» и солдат из воинской части. Недавно тут целую колонну из сугроба выволокли. Сейчас позвоню.

Последних слов Григорий не слышал. Он прилег на диван, закрыл глаза.

— Порядок. — гудящий басок сержанта доносился откуда-то издалека. — Не тронь его, пусть спит.

Григория разбудили голоса и топот ног в дежурной. Он открыл глаза; в комнате было светло. Потянулся, зевнул — у-ух! — сразу вскочил с дивана.

Машина уже стояла во дворе, солдаты привезли ее рано утром. Через полчаса должен прибыть «вездеход» с врачом.

Обратный путь мало походил на ночную поездку. Буран стих, мела поземка. Ненадолго задержались и у памятного заноса в Косом Логе: снег прорыли еще на рассвете. Затем короткая остановка у поворота, дружная работа солдат, их веселые окрики. Вскоре показались строения колхоза.

Заслышав гудки, на крыльцо выскочила простоволосая, заплаканная Елена — мать Маруси.

— Приехали! Мне уже не верилось. Сюда, доктор, пожалуйте.

Автомобиль Григория поворачивал за угол, когда из сеней выбежал Семенов.

— Подожди! Куда ж… Эх, уехал! — Он сокрушенно посмотрел вслед, медленно вернулся в избу.

Час спустя с крыльца сошли врач, Семенов и Елена с закутанным ребенком на руках.

Пока Елену усаживали и закрывали от ветра, Семенов говорил врачу:

— Спасибо вам, доктор, большое.

— Не за что! Поблагодарите Зенкова, — он спас ребенка. Завтра было бы поздно.

— А Маруся… Она поправится?

— Непременно! Больница у нас не хуже областной, — не без гордости ответил врач. — Едем, товарищи, нельзя терять времени.

Григорий шел по улице не торопясь. Он еще издали заметил Татьяну, но нарочно замедлил шаги.

Татьяна заспешила, почти побежала. В трех шагах от Григория она остановилась. Остановился и он.

— Гриша! Я как ругаю себя! Ведь сдуру только… Я проверить вздумала… ну как ты ко мне… серьезно ли? Когда ушел, за тобой побежала. Но ты… Не до меня было?

— Я догадался, — просто сказал Григорий. — Сгоряча-то не понял, а после дошло. Если бы мог, вернулся бы.

Татьяна мелкими шажками подвинулась к нему.

— Значит, мир, Гриша? Да?.. А страшно было ночью?

— Страшно… — честно признался он. — Да вот сама посуди…

Татьяна слушала, боясь проронить хоть одно слово.

— Скажи, — неожиданно прервала она. — Ты… не ради меня поехал?

Григорий смутился на секунду, поднял глаза и, смотря ей прямо в лицо, ответил не таясь:

— Нет, Таня. Сердись ты или не сердись… Поехал потому, что… ну, сам не знаю. Разве можно было не ехать?

Татьяна улыбнулась.

— Я так и поняла. Не ошиблась я в тебе.

Они замолчали, держась за руки, словно помирившиеся дети.

Темнело… Снег повалил гуще, ветер усилился, засвистел в ветвях деревьев.

— В клуб бы пойти, — нерешительно сказала Татьяна. — Да вот буран начинается.

— Буран? — презрительно повторил Григорий. — Вот вчера, Таня, был буран так буран. Идем в клуб.