СУМАСШЕДШИЙ МУЗЫКАНТ Сошедший с ума музыкант Все ищет замолкшую музыку. Она затерялась, Ее невозможно найти. С растущей тревогой Он бродит один по улицам, Подолгу стоит на углах, Не зная, куда повернуть, Как перейти. Рассеянный, растерявшийся, Не может найти себе места. Он нюхает ноты, Он трогает струны. У пыльного стоя окна, — Откуда единственный вид На крыши Парижа, — Барабанит в тоске по стеклу. Она, ведь, была, Вот здесь, в этой комнате. Заглядывает под кровать, Достает записную книжку, Просматривает адреса. Удивительно. Непонятно. Он знает прекрасно: Она ведь… Осторожно подкравшись, Он смотрит в спокойное зеркало. Нет, это не музыка, Это просто небритая морда. — Будьте добры, Как мне пройти к вокзалу? — Он церемонно Приподнимает помятую шляпу (Она висит неподвижно На вешалке, у дверей). — Благодарю вас. Отрежьте мне фунт колбасы И полфунта Чайковского. — Часы безумно спешат, На них без пяти двенадцать, Он должен бежать. Он должен найти убежавшую музыку, Он просто не может без этого жить. Он места себе не находит, Он ходит и ищет. Он потерял свою музыку, Он просто не может жить. (Как будто для этого Надо сойти с ума). «Ты тоже из таких — из одиноких…» Ты тоже из таких — из одиноких, Задумавшихся тяжко над собой, Из несогласных, диких, однобоких, Чья жизнь — раздумья медленный запой. Из меченных несчастьем, неумелых, И неумеющих, и нехотящих жить, Из уязвленных знаньем, онемелых И научившихся лишь одному — щадить. Помочь нельзя. Дай руку мне, — и страстно, И с исступленным вдохновеньем лги: — Жизнь платит явные свои долги! — Смерть не разлучит нас! Любовь прекрасна! «Я поздней осени люблю голубоокость…» Я поздней осени люблю голубоокость, Ее рассеянность, ее жестокость, Ее боязнь сантиментальных драм И откровенный холод по утрам. Ничем не соблазнив, поблек багрянец щедрый, Ни в чем не убедив, смирились, стихли ветры. Осталась только голая фактичность — Над схемой рощ заката лаконичность. В уже ненужной роскоши убранства Лежат опустошенные пространства, Одухотворены и преображены Заслуженным покоем тишины. «Солнце печет, а в тени свежо…»
Солнце печет, а в тени свежо. Ждать хорошо, и не ждать хорошо. Весело мчаться в шумной погоне — — Я догоню, или он догонит? — Солнце печет, а в тени свежо. Весело мчаться в шумной погоне, Но у окошка сидеть — спокойней. Ждать хорошо, и не ждать хорошо. «Потеряно любимое кольцо…» Потеряно любимое кольцо, Грустит рука, и пальцы заскучали. Сучится нитка, в лад твоей печали, Стучит, мелькает, ходит колесо. Не лес, а сад. Не звезды — светлячки. Разумно трудится доверчивая юность. Спокойный дом, добротная уютность, За печкой домовитые сверчки. Есть где-то мир, где нет еще грозы, Где взгляд любуясь медлит над фиалкой, Где Делия, стыдясь своей слезы, Старательно склоняется над прялкой. «За радость вашу и нашу…» За радость вашу и нашу, За то, чтоб смеялись дети, За лучшую жизнь на свете Подымем тяжелую чашу. Быть может, садов цветенье Ни вы и ни мы не увидим, Но живо встает их виденье Назло незабытой обиде. Быть может, и птиц веселых Ни вам и ни нам не услышать И не видать, как в селах Достроят новые крыши. Но в память — погибшую нашу — Когда-нибудь, через столетье, Чужие счастливые дети Поднимут ответную чашу. «Ты видел свет? Пески и льдины…» — Ты видел свет? Пески и льдины, Стокгольм, Венецию, Афины? Ты знаешь дали и простор? — — Нет, я ведь здешний, до сих пор Не покидал родной долины, Не покидал знакомых гор, И даже, правду говоря, Совсем и нет к тому охоты. А ты-то, знаешь наш трактир, Где мы танцуем по субботам? — — Нет, друг, и, правду говоря, Совсем и нет к тому охоты. Ну, мне пора. Цейлон, Памир, Париж. Нью-Йорк. Мельбурн. Весь мир. |
