Тут я "зависла". Вроде бы никакой предварительной договоренности о встрече не было. Или дедушка в такой завуалированной форме велит мне явиться пред светлые очи его и бабушки Химены? На него не похоже. Диктатором он никогда не был. Но дедушка продолжил и тем самым спас меня от большого конфуза.

— Кстати, не забудь, в прошлый раз ты подарила шаль из ангорской шерсти. Уже вторую за три года. Не советую больше этого делать, хи-хи.

О, Господи! Только тут я поняла, как едва не опростоволосилась. У меня есть мелкий, на мой взгляд, недостаток, приносящий мне иногда крупные неприятности. А именно — я всегда забываю про дни рождения своих близких и знакомых. Так же, как и про свой день рождения. Как-то не придаю этому существенного значения. Родился человек и родился — чего особенного?

Но не все люди придерживаются такого же мнения. Некоторые даже обижаются, когда не поздравишь во время. А с чем? Можно подумать, что, однажды родившись, человек совершил некий выдающийся поступок, с которым его надо потом каждый год поздравлять в условный день. Да еще дарить подарки.

Тем не менее, обычай есть обычай. И испанцы относятся к нему щепетильно. А я едва не забыла про день рождения бабушки Химены. Как хорошо, что дедушка не успел этого заметить. Он хотя и человек с чувством юмора, но, кто его знает?

После этого разговора желание заниматься клинописными значками пропало окончательно. Во-первых, надо было идти по магазинам и искать оригинальный подарок для бабушки. Главное, не забыть, что ангорскую шаль я уже дарила дважды. Потом еще дорога до Толедо займет часа два. Там же, скорей всего, придется заночевать. Считай, и завтрашний день для работы почти пропал. А потом уже и в Петербург надо лететь. Какая уж тут клинопись?

Я сложила материалы в ящик стола, закрыла его на ключ и направилась в кабинет Лопеза. Отчитываться перед ним я была не обязана, но предупредить, и, в какой-то мере, согласовать дальнейшую работу, следовало.

Заведующий архивом сидел за столом, спиной к широкому окну. Кабинет выглядел маленьким и узким из-за высоких шкафов, забитых старинными фолиантами и манускриптами. Несколько таких же рукописей лежали и на столе. Насколько я знала, Винкеслас был по профессии реставратор и, заведуя архивом, сам занимался восстановлением поврежденных книг и рукописей.

При виде меня Лопез, как обычно, приветливо улыбнулся:

— Хорошо, что ты зашла, я как раз тоже собирался переговорить. Что ты думаешь о первой рукописи?

Я присела на стул.

— Довольно странный текст, больше похож на литературный.

— Полагаешь, что это может быть чем-то вроде новеллы?.. Любопытно.

— Странно то, что в этом тексте содержится ссылка на вторую рукопись, клинописную. Ни с чем подобным мне ранее сталкиваться не приходилось.

Винкеслас бросил на меня короткий взгляд и отвел глаза в сторону. Без улыбки лицо уже не казалось приветливым. Более того, складывалось впечатление, что Лопез пытается скрыть озабоченность.

— Думаешь, оба документа взаимосвязаны?

— Я не знаю, имеет ли отношение клинопись к первому тексту. Скорее всего, она составлялась значительно раньше. В записках монаха есть на это прямые указания. Помнишь, про еврея-маррана? А вот сама рукопись явно связана с клинописью, и появилась, если исходить из содержания, как раз из-за клинописи. Но взаимосвязь, возможно, станет понятна лишь после изучения клинописи.

— А ты имеешь… — Винкеслас тщательно и как-то неуверенно подбирал слова, — имеешь представление, о чем идет речь в клинописи? Хотя бы приблизительно?

— Нет, — ответила я с неожиданной для себя твердостью и решительностью. Не то, чтобы я соврала. Но к тому моменту у меня уже возникли определенные предположения по поводу того, какая информация может содержаться в клинописи. И, наверное, при других обстоятельствах я бы поделилась этими предположениями с Винкесласом. Однако, что-то меня остановило. Тревожное предчувствие? Не уверена. Задним числом все мы горазды рассуждать о своей интуиции и проницательности. Вероятнее всего, мне тогда просто не хотелось затягивать разговор, выкладывая Винкесласу не ясные для меня самой догадки.

— Значит, никаких предположений?

Я скорчила гримасу и отрицательно помотала головой. Увы!

— А расшифровкой займешься…

— Уже после Петербурга.

Винкеслас зачем-то начал перекладывать на столе бумаги, будто что-то искал. Я вежливо ждала.

— М-да… Ну да. Наверное и действительно — спешить не стоит… Помнишь наш разговор? О том, что ученый, приступая к работе, никогда не знает, что ждет его за закрытой дверью?

— Да.

— Ты по-прежнему уверена в том, что дверь надо обязательно открывать?

— Ну а, как же по-другому? — я почувствовала замешательство. Куда он клонит? — Я ведь не знаю наверняка, что за дверью. Вдруг там великое открытие, которое спасет человечество?

— А если, наоборот, погубит?

— Да как же можно заранее знать? — разговор на тему этической ответственности ученого начал меня раздражать. Нет, тема, сама по себе, интересная, но лучше бы ее обсудить в другой раз. Да и какое это имеет отношение ко мне?

— А если тебе скажут, что за дверью — смерть? — Винкеслас явно не собирался соскакивать с запряженного коня.

— Для кого?

— Для людей. Для твоих близких.

— Это имеет отношение к рукописям? — спросила я в лоб.

— К рукописям? Э-э, я не это имел в виду, — Винкеслас смутился. — Откуда ж мне знать, что там? Я так, абстрактно. В общечеловеческом смысле.

— Ну, если в общечеловеческом, — я решила взять себя в руки и заодно успокоить собеседника. Его явно что-то мучило, какой-то сложный вопрос. — Наверное, бывают ситуации, когда познание чего-либо несет гибель. Возможно, если бы я в такой ситуации получила какое-то подтверждение тому, что это опасно, пагубно, то тогда бы я подумала. Хотя…

Я на самом деле не могла ответить однозначно. Я ведь еще никогда не сталкивалась с подобной дилеммой. Действительно, вопрос на засыпку. Идти вперед по пути познания, невзирая на очевидную опасность и непредсказуемость последствий — что это? Долг настоящего ученого или безрассудное любопытство, доставшееся нам в наследство от обезьяны?

Винкеслас озадаченно покивал головой.

— Да, я понимаю… Все очень не просто. Извини, что пристаю с такими вопросами… А что ты думаешь, я хотел спросить об этом монахе… Каетано, так, кажется, его звали?.. Вот, про его историю.

— Про клозов?

— Не совсем. Вот про то, как он влюбился в Летицию. Можно так влюбиться?

Я недоуменно пожала плечами. Странный вопрос.

— Ладно, это я так. К слову. Значит, о чем клинопись, ты даже не представляешь?

Я выразительно посмотрела Винкесласу в лицо и с нажимом произнесла:

— Нет, даже не представляю.

— Что же, может оно и к лучшему, — негромко пробормотал Винкеслас. — Кто знает, кто знает… Грехи наши тяжкие.

Смысл этой невнятной реплики приоткрылся мне через несколько дней, точнее, через двое суток, когда самого Винкесласа уже не было в живых. Но тогда я не обратила на бормотание заведующего архивом никакого внимания. Мы попрощались, и я поспешила в магазин, искать подарок для бабушки Химены.

В Толедо я добралась на электричке. Машина у меня есть, но выгоняю я свой хэтчбэк Citroen со стоянки редко. С моей склонностью к рассеянной задумчивости в самых неподходящих местах много не наездишь. Угодив пару раз в аварию, к счастью, без тяжелых последствий, и разбив фару после крепкого "поцелуя" со столбиком ограждения, я пришла к выводу, что Фернандо Алонсо из меня не получится. И вообще, зачем платить муниципальные налоги, если не пользоваться общественным транспортом? Человек я тихий, кабинетный, можно сказать, прирожденный пассажир. На пассажирском месте так хорошо думается…

Во время дня рождения бабушки ничего примечательного не случилось. Эту сакраментальную ежегодную дату Химена и Бартолоум всегда отмечают скромно, приглашая в свой небольшой дом на окраине Толедо лишь самых близких людей. Подобную скромность при проведении семейных праздников вряд ли можно отнести к традиционным свойствам испанского характера, но такие уж они люди — Бартолоум и Химена.