В это время открылась боковая дверь, и в комнату вошла девушка с черными бровями и голубыми глазами, испуганно уставила взгляд на Федора. Она была бледна и не могла вымолвить ни слова. Федор тоже не сводил с нее глаз. Он ее узнал. Это была та девушка Леся, которую он видел на свадьбе у сотника медвинских казаков, которая сидела рядом с молодыми.

Правая рука Федора была в крови от укуса шляхтича, но он на какое-то время забыл об этом – внезапный приступ боли заставил его вздрогнуть и приподнять руку.

– У вас кровь? Я сейчас перевяжу. – С этими словами она кинулась к шкафу, достала белый платок, разорвала его и подошла к Федору.

Тот и не успел опомниться, как девушка какой-то мазью смазала укус и стала перевязывать место укуса.

– Это мне не впервые, – говорила она. – Месяца два назад отец на охоте упал с коня и поранил ногу, я его каждый день перевязывала.

Девушка затянула узел. Она уже совсем успокоилась.

– Я вас знаю, вы были на свадьбе в Медвине, – сказал Федор.

– Правда, вы плохого ничего не сделаете? – с детской наивностью перебила она Федора. – Вы казаки? Вы лошадей и хлеб заберете? Отец говорил, что казаки все забирают.

– А ты? Твой отец староста?

– Да, я недавно приехала из Кракова. Зачем отца связали?

– Его связали казаки. – неопределенно сказал Федор.

– Что вы сделаете с отцом? – слезы брызнули у нее из глаз.

– Ничего, его только связали.

– Пане казак, спасите его, я Вас не забуду. Возьмите, что хотите, вот у меня сережки золотые, есть еще перстень.

Федор покачал головой.

– Мы не разбойники. Нам твоего ничего не нужно.

Девушка плакала, а Федор молча смотрел на нее. Ему хотелось утешить ее, помочь. Ему ее становилось жалко. Больше – она ему нравится.

Федор подошел к столу, где были связанные староста и войты. Тут же тоже сидел сотник, а рядом стояли казаки. Он хотел, было, попросить о пощаде пана старосты. «А что батько скажет, когда узнает, что я просил за пана?» – мелькнула мысль. Но перед глазами стояло заплаканное лицо девушки, красивое и печальное.

– Отпустите пана, он теперь на всю жизнь напуганный, хватит с него, – сказал Федор глухим голосом.

– Что ты, парень! Не к лицу казаку за пана просить. Он кровь людскую пил, а ты «отпустите». Не смей об этом и думать. Молод еще, горя мало видел.

– Отпустите, – стоял на своем Федор.

– И чего ты заступаешься за этого живодера? Что он тебе, кум или сват? Пусть люди решают, что с ним делать. Приведите отца того пацана из погреба.

Ввели крестьянина, за ним вошла челядь. Староста увидел крестьянина, умоляюще посмотрел ему в глаза:

– Прости, Тимоха, за обиду: бес попутал, пьяный я был, иначе не тронул бы тебя. Отпустите меня, век буду за вас молить. Никому слова плохого не скажу, – вертел во все стороны головой староста.

– Ну, что ты на это, Тимоха, скажешь? – обратился к нему сотник.

– Не будет ему моего прощения. Он не только меня тронул, но и последнюю корову у меня забрал. Не могу его простить.

– Правильно, – загудела челядь. – Что с ним цацкаться, на вербу его.

Какой-то старик плюнул в сторону старосты.

– Это тебе за моего сына!

– И за слезы наши! Попил кровушки, – выкрикивали из толпы.

– Встаньте! – приказал сотник. Его глаза гневно глядели на старосту. В них староста прочитал свой приговор.

Девушка, которая до сих пор стояла в стороне и плакала, наконец, не выдержала и упала в ноги сотника.

– Пан, простите отца моего, он теперь всегда будет добрый, пожалейте меня, сироту.

Сотник поднялся тоже со стула.

– Проси, Леся! – воскликнул староста.

– Паны казаки, люди добрые, – молила девушка, – простите ради! Разве я вам что плохое сделала?

– Нет, ты, деточка, ничего нам не сделала, – сказал Тимоха.

– Прости меня, Тимоха! – снова начал просить староста.

– Ладно. Только ради дочки. Отпустите его.

– Отпустите! Я буду в ответе перед отцом, – заговорил Федор.

Сотник явно начал колебаться, не зная, как поступить. Наконец, решился.

– Только, парень, под твою ответственность. Развяжите их. А ты присягни на распятье, что до конца дней своих не будешь чинить крестьянам обиду. Благодари сына гетмана, он за тебя ручается. А Тимохе корову верни.

Перед отъездом Федор подошел к девушке, поднял ее с колен. Девушка, поднимая на него глаза с непросохшими слезами, приветливо улыбнулась молодому казаку. Казаки вышли из дома. Федор остался в комнате, зачарованно глядел на девушку. Она ему приглянулась. Разрядила обстановку Леся:

– Мы еще увидимся? – задала она ему вопрос.

– Да! – ответил тот и ушел из дома.

Во дворе казаки запрягали панских лошадей, носили на возы зерно, одежду. Челядь с готовностью помогала им.

Палий вечером чинил волок. Федосья сидела за столом и сучила нитки.

Палий несколько месяцев назад женился на Федосье, и перевез ее вместе с дедом в свой, только что выстроенный, дом, он полюбил Семашку, как родного сына.

– Ты, жинка, говоришь, что любишь рыбу только тогда, когда она уже в чугунке плавает. А знаешь присказку: «Чтобы рыбку съесть, надо в воду влезть?». Я, по правде говоря, больше люблю ловить, чем есть.

– Видно, потому ты и не приносишь, обратно в речку кидаешь, чтобы было что ловить.

– Как не приношу? А третьего дня?

– То правда, коту на два раза хватило. Да ты хоть раз поймал что-нибудь путное?

– Если не ловил, так сейчас поймаю.

Палий схватил волок, и накинул Федосье на голову. Та, смеясь, попыталась сбросить его, но еще больше запуталась.

– Вот это рыбина, где только для такой сковородку достать? – послышалось у двери.

Палий и Федосья оглянулись. У порога стояли Гусак и Мазан. Палий смутился, но все же помог жене сбросить с головы волок.

– Изодрался весь, вот мы и сели с жинкой починить.

– А перед тем захотели примерить, – сказал Гусак. – Давай, батько, мы поможем.

Он сел на скамью и положил одно крыло волока себе на колени. Палий и Мазан уселись рядом.

– Вы по делу зашли или просто так? – спросил Палий.

– Будто по делу, – ответил Гусак. – Мы, батько, вроде посольства от сотни. Я прежде от себя буду говорить. Вот сижу я здесь на правом берегу, а жинка моя за Днепром осталась. Знаешь, батько, осточертело мне. И не я один здесь такой.

– Так забирай сюда.

– Забрать не шутка, а дальше как будет? – Гусак взял нитку, стал сучить ее и заговорил сквозь сжатые зубы. – Хлопцы толкуют, что нам надо решать. Числимся мы полком Речи Посполитой, да это только на бумаге. Шляхта спокойно сидеть не даст, уже начинает цепляться. Не удержаться нам здесь. Если что случится, так я на коня – и ходу, а жена с детьми куда? Вот так, батько. Одна Москва может нам помочь. Доколь на этом берегу шляхта будет сидеть? Доколь украинцы будут делиться на левобережцев и правобережцев? Посылай в Москву людей просить подмоги. Если Москва признает нас своим полком, никто и тронуть не посмеет.

Палий внимательно слушал Гусака. Задумался. Не хочет брать Палия с его воскресшею Украиною московский царь, да и как ему взять его и всю его буйную Палиевщину под свою руку, когда он шибко задрал шведского короля, отнял у него ключ к морю Варяжскому, и сердить Польшу не приходится. А взять Палия – значит, рассердить Польшу, потому что Палий-де полковник в подданстве состоит у польского короля, союзника царского, да вся Правобережная Украйна, вся Палиевщина – польская земля. То-то польская! Разодрали бедную Украину по живому телу надвое: одну половину Москва взяла, а другую, Правобережную, дали польским собакам на съедение. Сделали это, даже не спросив мнение украинцев. Долго так не будет! Палий все собачьи зубы переломает у ляхов, а не даст им Украины! Вон сколько воды в Днепре, что бежит к морю мимо Киева: то кровь да слезы украинские, а не вода. Как же отдать все это ляхам? Пускай лучше уж с мертвого снимут сорочку, когда Палий умрет, а Украину он не отдаст ляхам. Не Иуда он, чтобы продать Христа. Да и Иуда, и тот удавился. А то царь пишет, покорись ляхам, отдай им мать родную на порубу. Царю хорошо: он и так у самого моря новый город строить начал, это он свечечку затеплил там в память пращура своего Александра Невского. А Палию велит загасить свечку, что он затеплил над могилой Украины. Не бывать этому! Лоб расшибут поляки об стены Белой Церкви, что укрепил Палий. Не видать им как своих панских ушей ни Богуслава, ни Корсуня, ни всей Фастовщины, ни Полесья, там есть Палиевы товарищи: Самусь, Искра, Абазин.