В одной из передовиц проскальзывает горькое замечание о том, что лишь теперь, когда Гайдар и Чубайс заговорили на этом новом языке, понимаешь афоризм о том, что «патриотизм — последнее прибежище негодяев».
Днем он дает объяснения касательно своего эпатажного политического альянса, а утром занимается «Крейсеровой сонатой», любимым своим романом. Это тоже история о том, как Господь пощадил Москву-Содом только потому, что там нашелся один праведник.
Николай Плужников — акустик на подводном крейсере «Москва», в отсеках которого размещена топографическая бомба — разработанное еще в советское время супероружие, смещающее меридианы и способное смыть Америку как континент. Когда, по сговору с российским правительством, ее топит субмарина ВМФ США, все моряки погибают и возносятся на небо, но за Плужниковым прилетает ангел и транспортирует его в Москву, где в районе метро «Кропоткинская» его подбирает почтальонша Анна Серафимова.
— Почему почтальонша?
— Вообще почтальонша — это Гермес, несущий вести, благие в том числе. Среди этих вестей телеграммы, извещения о смерти, о исцелении, о гибели. Почтальонша — мистическое существо, поэтому если Плужников мистический человек, то она и подавно должна быть ему подстать. Она не может быть продавщицей в магазине, она является ко всем людям, принося им вести, стараясь, чтобы эти вести, даже если они ужасные, все равно были благими.
В Москве Модельером (которого сложно не спутать с Березовским) готовится коронация Счастливчика, все страшно озабочены его рейтингом, против него интригуют Плинтус и Мэр, с одной стороны, и Роткопф, с другой. Плужников становится деятелем сопротивления, за которым охотятся «Блюдущие вместе».
Как и «Красно-Коричневый», это роман о сопротивлении режиму, но «если „Красно-коричневый“ был романом военно-политического сопротивления, то к сегодняшнему дню эти силы абсолютно иссякли и я могу уповать только на чудо, явление среди нас русского праведника».
Москва упивается пышными празднествами — коррида, матч «Спартак — Реал», балет «Лимонов», съезд глав Большой Восьмерки. В финале с небес спускается крейсер «Москва», сбивает космический челнок «Колумбия» с членами G8, спасает город и забирает Плужникова, который до этого побеждает Колосса Московского, гигантского церетелиобразного человека, в котором собралась вся сволочь, от Счастливчика (в голове) до разного рода политологов (в чреслах).
Мы разговаривали о том, каким образом события политической жизни — от гибели «Курска» до газетной утки о том, что литератору И. Кормильцеву якобы заказано либретто для балета «Лимонов» — утилизируются художником, преобразуясь в романную ткань. В сущности, о чем будет следующий роман Проханов, можно прогнозировать примерно за два года.
«Мы живем, конечно, — на этот раз Проханов решил заложить широкий вираж, — в огромном недостатке природы. В городе природу заменяют вот эти останки среды, трэш, обломки, в том числе информационные, такие однодневки, сиюминутно возникающие. Я думаю, что писатель работает на останках, на обломках среды, информационного поля, втягивает их в огненную мартену своих переживаний, чтобы они там на мгновение сверкнули и превратились в пламя. На „Запорожстали“ я видел мартену — открытый гигантский зев в стене, полный красной слюны, с красным огромным языком, и туда, где все булькало, бурлило, хлюпало этой расплавленной белой сталью, туда кидали обломки машин, танковые пушки, изуродованные комбайны, остатки старых мостов. И вся эта ржавчина, мерзость превращались в белое ослепительное пламя. Видимо, человек, работающий на сиюминутном мусоре, избавляется таким образом от него и питает свой безымянный огонь, мартену. Есть задача уничтожить эту отвратительную, мерзкую и сиюминутную среду и, с другой стороны, дать ей измерение вечного. Ты как бы раскочегарил себя до температуры плавления стали, и все, что туда ни кинешь — труп Ельцина или капитель от храма Афродиты — все будет восхитительно».
«Крейсерова» — первый целиком «галлюцинаторный» (другими словами, гротескный, сюрреалистический) московский роман Проханова. Внимательный читатель этого автора вообще вряд ли имеет основания пожаловаться на дефицит диких сцен, но эта книга, безусловно, в состоянии удовлетворить самые специфические интересы. Особенно ярко выписаны в романе несколько битв: малевичевский «Черный квадрат» с «Чашей» Поздеева, американские горки — с горками ленинскими, и космический корабль «Колумбия» — с небесным крейсером «Москва». На мой осторожный вопрос о том, почему он решил применить свой талант баталиста в сатирическим романе, он отвечал: «Поскольку я изверился в способность политических организаций создать альтернативную политику, я вынужден был прибегнуть к метафизическим способам сражений».
— Что это за картина «Чаша», которая бьется с «Черным квадратом»? И Белосельцев в «Гексогене» тоже с ней встречается.
— А это гениальный художник Поздеев, знаете его? Это ваш минус, только неандерталец, конечно, не знает, кто такой Поздеев… Это гигант, я без иронии говорю, он, видимо, ведет свою культуру, свое творчество с 20-х годов, но если те «двадцатники» были абсолютно урбанисты, то у него много русской мистики, очень много евангельски-библейского, сибирского староверческого, старообрядческого. В своих работах он эволюционировал от восхитительного русского импрессионизма к абсолютной абстракции, кубизму такому упрощенному. Он родом из Красноярска, это человек красноярских столбов, Енисея, природы огромной сибирской. Его замалчивают, весь этот андеграунд наш сучий, они не брали его в свою компанию. Но в центре Красноярска ему установили памятник, прямо на тротуаре: бронзовый интересный старик. И у меня был период обожания, восхищения им, как Платоновым. И я его противопоставляю, его абстракционизм абстракционизму Малевича.
«Чаша» Поздеева.
— А как выглядит сама эта картина?
— Сама картина представляет собой набор геометрических фигур, где угадываются и чаша, и весы, какие-то балансы. Очень русское такое. Много от Петрова-Водкина, все сведено в состояние гармонии цвета, формы и вот этого символа. Это не черный квадрат, фигура абсолютно одинокая и одномерная, а более сложное, более дифференцированное явление. Поздеев поднялся до такого уровня постижения абсолюта или Бога, что больше ему было не дано понять, и он изобразил его в виде почти абстракции, почти равновесной абстракции. Потому что божество не имеет ни формы, ни цвета, ни имени, ни названия, ничего. Бога изобразить невозможно, но при приближении к постижению его, конечно, исчезают формы, исчезает борода, исчезают глаза, и возникает оптика и равновесие объемов.
Эпизод драки между «Чашей» и «Черным квадратом» — всего лишь один из странных моментов «Крейсеровой сонаты». Отчет о явлении праведника, это еще и сатира на времена, которые вот-вот прервутся апокалипсисом. В эсхатологическом фарсе задействованы едва ли не все участники информационного поля, от Путина до Анпилова: сотни персонажей. Чем все они занимаются? «Между иностранными ослами и олигархами сновали бесцеремонные карлики, писклявые и насмешливые, избравшие предметом своих нападок министра экономики Греха, нетерпеливо ожидавшего начало оргии. Карлики щипали его, забирались в карманы, вытаскивали оттуда слипшиеся карамельки, монетки, трамвайные билетики. Пытались насыпать ему в ширинку нюхательный табак, плевали вишневыми косточками и всячески досаждали. Из вежливости Грех терпел неудобства, вежливо улыбался, прощая маленьким человечкам их проказы. Однако незаметно изловил одного, служившего когда-то при дворе короля Артура. Ловко оторвал ему голову и откинул трепещущее тельце в кусты чайных роз».
Разумеется, все имеет свои объяснения: эпоха, когда политическая жизнь полностью профанирована и превращена в управляемый фарс, требует соответствующего произведения. Но записывать босхианскими уродцами каждый сантиметр картины, не оставлять пустоты вообще? В романе столько лишнего, что толкования, связанные с «намеренной избыточностью» и «барокко», кажутся фальшивыми.
