«Газета защитила Таранцева, воспела все типы русских братков вплоть до киллеров, сама начала писать на себя подсудный и политически более чем подударный компромат», — возмущается С. Кургинян, который после этого номера отказывается сотрудничать с газетой. Похоже, в этот момент Проханов, вечно ищущий союзников, чем экстравагантнее, тем лучше, пытается сделать ставку на национальный средний класс, его не смущают криминальные связи. В «Сне о Кабуле» мы можем увидеть некоторых из этих криминальных элементов, с которыми общается Белосельцев, — Вердыка, Имбирцев. «В них были узнаваемые черты… из пьес Островского, Горького, Сухово-Кобылина. И эти черты были ненатуральны, заимствованы, взяты напрокат из старых сундуков, подсмотрены из архивных кинолент. Маскировали иную, небывалую прежде сущность, которая не желала проявляться в открытую, пряталась в глубине сейфов, на дне таинственных черных чемоданчиков, в сердцевине бегающих темных зрачков». Сам Проханов при мне несколько раз туманно, однако весьма благожелательно отзывался о «современных кудеярах», «благочестивых разбойниках», которые отмаливают грехи, жертвуя на церкви; в любом случае, они ему симпатичнее, чем американизированные менеджеры среднего звена.
Пострадал ли он от августовского кризиса 98-го года? «Экономически меня это никак не коснулось. Семья моя не держит деньги в банке. И газеты это не коснулось — у газеты тоже нет никаких сбережений в банке. Все, что к нам приходит, тут же реализуется в виде зарплаты и выплаты за следующий номер».
— Вы же в ресторане все время требуете долларовый счет и даже в церкви подаете валютой.
— У меня же нет кредитной карточки, я расплачиваюсь наличными, черным налом, как мафиози. Все свои небольшие сбережения я держу при себе, дома, это доллары, разные небольшие суммы, они у меня лежат в пеналах из-под виски, очень бессистемно. Я не знаю, сколько у меня сбережений.
А кстати, как он распорядился своим ваучером? «Никак. Это была пора, когда какие-то странные лица собирали эти ваучеры на какие-то предприятия. Этот ваучер был у жены, она его кому-то отдала и забыла. Я не понимал, что такое ваучер, абсолютно этим не интересовался и все время от этого отбрыкивался. Я не знал, что на ваучере делают бизнес, аукционы залоговые. А вы-то как использовали свой?» — «Сдал в ларек за десятку». Он удивляется моей ушлости: «Да? А я его просто передал в цепкие руки каких-то безымянных друзей, и он исчез. Может быть, они стали сейчас нефтяными магнатами, а может, их убили. Словом, проблемы ваучера для меня не существовало. Это Чубайс таким образом легализовал свои приобретения. А для нас, неэкономистов, это фикция полная».
В какой момент он почувствовал иссякание советского благополучия? Ни в какой, — ссылается он на свои небольшие потребности. «Я был советским средним классом, у меня было все: открытый счет в сберкассе, на который всегда что-то капало, квартира на Тверской, изба в Торговцеве, небольшая писательская дачка под Истрой (которая, правда, в какой-то момент сгорела), автомобиль. За границу я ездил за чужой счет, одевался скромно… Да, обычный камуфляжный костюм, бутсы — почистишь их раз в месяц черной ваксой — и в Дубовый зал ЦДЛ. Или негром намажешься, краски тогда стоили дешево».
Потерял ли он что-нибудь в финансовой турбулентности начала девяностых? «Все абсолютно — накопленные литературные гонорары, все сгорело», — произносит он с неожиданно шпаковской интонацией: два магнитофона… Гонорары за опубликованные в «Роман-газете» «Дворец» и «Последний солдат империи» были весьма скромными. Квартира на Тверской тогда еще не была сдана (судя по роману Анны Козловой «Открытие удочки», где главная героиня встречается с сыном Проханова-Бамбаева, это произойдет где-то в конце 90-х, с предварительным евроремонтом). Это, разумеется, не значит, что он нищенствовал и подавал заявки на соросовские гранты: газета была довольно прибыльным предприятием, кроме того, многие «благодетели» оппозиции, особенно «белой» оппозиции, имели собственный бизнес и даже не то что помогали — «они, по существу, взяли на прокормление лидеров, людей, ушедших из ЦК, лишившихся крова, дотаций, — давали зарплату, финансировали поездки, иногда помогали купить приличную одежду».
На самом деле, середина 90-х, несмотря на все юридические препоны, была для оппозиционной прессы — во всяком случае, прохановской — временем больших, шальных «живых» денег. «Тогда налоги никто не платил, я покрывал этими деньгами расходы издательства, все деньги были у меня, это были мои деньги. Я помню, собирались в комнатушке женщины из отдела, и эти трешки какие-то считали, складывали горы, стопы, кто-то крал эти деньги, всегда на эти деньги мы покупали водку, колбасу, пировали после каждого номера, распространители приходили. Мы не тратили эти деньги на покрытие расходов огромного издательства. Мы все ютились в маленькой комнатке».
Это заложило экономическую базу для газеты: они купили нескольким сотрудникам автомобили, несколько квартир, которые сейчас сдают и из аренды выплачивают жалованье и гонорары. «И если сейчас мы еще существуем здесь в этом офисе замечательном, это эхо тех бурных экономических времен. Тогда я проявил недюжинную экономическую сметку и вообще мог возглавить Министерство экономики. Я учился торговать, по-ленински, торговать и делать бизнес».
Впрочем, по большому счету все прохановские газеты были небогатыми, «скопческими», именно в силу экономических причин он так и не сделал свою «Литературку». У них никогда не было штата спецкоров — не то что за границей, но и по России (что не мешает печатать иногда в «Завтра» очень грамотно написанные травелоги, от которых не отказался бы и CondeNast Traveler: Ливия, Северная Корея, Боливия). Как он при этом умудряется разъезжать по всему миру, от Ирака до Штатов? Только по чьим-либо приглашениям: «я ездил туда, где можно было сорвать политический куш».
Чтобы закрыть эту тему — газете «Завтра», участвующей в большой политике, где естественным образом ходят внушительные деньги, перепадает кое-что от «благодетелей», все время меняющихся. Разумеется, это хороший повод для сенсационных «разоблачений»; самый неприятный, пожалуй, подкоп под репутацию газеты осуществили ичкерийские пропагандисты, которые в начале нулевых пытались запустить слух о том, что в октябре 1992-го и мае 1993-го Проханов якобы получал от Дудаева «помощь» в размере 50 и 300 тысяч долларов соответственно; слухи вызвали в редакции бурю возмущения и, насколько это возможно, были опровергнуты.
Сколько я понял из разговоров с ним, сейчас газета требует ежемесячных дотаций около трех тысяч долларов, что доставляет Проханову некоторые хлопоты. Газете принадлежат две квартиры на первых этажах во Фрунзенских переулках. В одной размещается редакция, во второй — верстка. Ходят слухи, что Проханов — владелец находящегося по соседству, в здании Российского союза писателей, ресторана «Пегас». Это неправда: он лишь посоветовал СП в свое время сдать в аренду это помещение.
Я прошу его, как эксперта по конспирологии, рассказать мне, что на самом деле стояло за кризисом 1998 года. Официальная версия, как известно, состоит в том, что 17 августа правительство и Центробанк объявили о повышении верхней границы курса рубля до 9 руб. 50 коп. за доллар и временном отказе государства выплачивать доходы по ГКО, краткосрочным облигациям, которых за несколько лет было выпущено на 70 млрд долларов. «Разумеется, для конспиролога дефолт явился не чем иным, как огромной кражей четырехмиллиардного транша МВФ, в результате чего эти деньги бесследно пропали. До сих пор об этом не говорят».
— Про вас можно сказать, что в экономическом смысле вы представитель среднего класса. У вас свой небезуспешный бизнес, вы владеете недвижимостью, у вас относительно комфортный образ жизни…
— Наверное, можно так сказать, но я сейчас в таком состоянии, и в смысле возраста, и в эволюции своих потребностей, что это дольче фар ниенте мне не интересно. Я не выезжаю на курорты в Анталию. Так сложилось, что я абсолютно не трачу деньги на себя. Люди, которые во мне заинтересованы, бизнесмены или политики, приглашают меня на встречу в рестораны или в заграничные поездки. Я в такого рода встречах не нуждаюсь. Я никогда не приглашал к себе на встречу крупных дельцов, они мне просто не нужны. Поэтому, да, являясь представителем сегодняшнего среднего класса, я тем не менее не изменил ни свой уклад, ни свои привычки. Скорее меня можно было бы назвать не человеком среднего класса, а патрицием, который предается интеллектуальному, а не плотскому гедонизму.
