Первый раз Хованский влюбился, когда ему было девять лет. А предмету его любви, наверное, пятнадцать. Девушка не обращала на него никакого внимания, а он, подобно Дон-Кихоту, готов был сразиться за свою Дульсинею с ветряной мельницей в лице семнадцати-восемнадцатилетнего парня. Первую сердечную рану залечило мореходное училище. Вторая его любовь, взаимная, когда ему исполнилось лет девятнадцать, тянулась недолго, лишь летний сезон. Алексей гардемарином ушел в плавание, девушка вышла замуж за чиновника с собственным домом, выездом и уехала в Петербург. В «чайльд-гарольдовом плаще» и чине мичмана он с успехом ухаживал за дамами и платонически влюблялся в девушек, опасаясь, как бы они его не женили на себе. Потом началась война и все то, что ей сопутствует. Алексею удалось сохранить в себе внутреннюю чистоту. В нем крепко сидела порядочность, разборчивость, доходящая до брезгливости. В отличие от многих мужчин он выбирал женщин сам, а не они его. Теперь, на склоне жизни, как ему казалось, в пятьдесят лет, он почувствовал себя вдруг опять девятилетним юнцом, маленьким Дон-Кихотом, готовым снова вступить в бой. «Вот оно, настоящее, большое! Совсем непохожее на все прежнее, это то, что случается раз в жизни, да и не с каждым! Какое это счастье!»

Латавра смотрела на него и, словно читая мысли, вполголоса, с едва уловимым грузинским акцентом, мягко заговорила:

— Я происхожу из дворянского рода. Мой отец, офицер лейб-гвардии его величества конвоя, перешел на сторону большевиков и был убит, сражаясь с войсками Юденича под Петроградом. Мать в двадцатом году умерла от тифа. Как было принято во многих княжеских и дворянских семьях Грузии, меня отдали грудным младенцем в крестьянский дом: «Чтобы не терять связи с народом». Так в нем я и осталась. У меня было два молочных брата и сестра… К вам стучат! Если это друзья, я рада буду с ними познакомиться.

Хованский встал со стула и прислушался. Раздался условный стук, и, когда Алексей отпер, вошел Жора Черемисов:

— Жратвы привез целый чемодан и ворох новостей. Виноват, я не знал… — Заметив женщину, Черемисов поклонился и пробормотал: — Добар дан, господжица!

— Это наша гостья… Латавра, — представил Хованский.

— Черемисов Георгий! — щелкнул каблуками Жора и повернулся к Хованскому. — Ребята уже ждут. Как? Задержать?

— Нет. Латавра хочет со всеми познакомиться. При ней можно говорить все.

Черемисов удивленно поглядел на своего любимого мэтра и подумал: «Чего же он так сияет? Какая красавица! Неужто из Центра? Карамба!» — Он повернулся к двери, где уже появился Граков, как всегда, в хорошем отутюженном костюме, веселый и жизнерадостный, и успел шепнуть: «Дама — свой человек!»

Граков положил большой сверток на стол, церемонно поклонился гостье и кинулся обнимать Хованского:

— Ну вот и я! Задание выполнено! — Он достал из бокового кармана блокнот и передал Алексею, затем протянул сложенный вчетверо лист: — А это Байдалаков — Георгиевскому… А теперь разрешите вас поздравить с днем рождения! — И снова обнял Алексея.

Потом появился Буйницкий и тоже обнял Хованского.

— А я и не знала, что попала на день рождения! — удивилась Латавра, с любопытством наблюдавшая за пришедшими. Потом подошла к «новорожденному», заглянула ему в глаза и хотела поцеловать его в щеку, но их, казалось, подтолкнула неведомая сила, и их губы соединились в поцелуе.

Никто, кроме наблюдательного Гракова, этого не заметил. «Эхма, любовь! И настоящая!» — заключил он и, чтобы отвлечь товарищей, указав на сверток, весело сказал:

— Вы только посмотрите, что я привез! — И принялся, развернув бумагу, доставать берлинские гостинцы: бутылку «Редерера», пражский окорок, лиможский сыр и еще какую-то снедь. — Вот так мы и живем на иждивении Околова, нашего руководителя «Закрытого сектора» и начальника «Зондерштаба Р» города Смоленска. Конечно, когда люди вокруг пухнут с голоду, все это и в горло не лезет… Но три четверти из этой жратвы, как деликатно выразился месье Черемисов, я уже передал Зорице,- Граков, искоса взглянув на Хованского, продолжал: — Завтра еду к Георгиевскому, а дня через два возвращаюсь в Берлин. Оттуда, как договаривались, в Гамбург к «Радо», в Варшаву, Витебск, Локоть.

— На эту тему мы поговорим позже, — вдруг вступила в беседу Латавра, и в ее голосе прозвучали властные нотки. — А сейчас отметим день рождения нашего хозяина. Хочу быть с вами откровенной, предстоит решить весьма сложную задачу: наладить радиосвязь и так обеспечить регулярные передачи и прием информации, чтобы быстро менять местоположение радиостанции, избежать радиоперехватов и усложнять пеленгирование. У меня есть кое-какой опыт в этом, постараюсь вам его передать. Поживу здесь несколько дней, — она бросила мимолетный взгляд на Алексея. — Как вы считаете?

— Разумеется, согласен, — живо отозвался Алексей, и глаза его молодо и задорно сверкнули. — Мы познакомим вас с нашими белградскими делами. Прошу всех к столу.

Обед прошел оживленно. Хозяин был в ударе, сыпал шутками, острил, смеялся, легко, по-молодому двигался и даже станцевал лезгинку. Провозглашали тосты за здоровье «новорожденного», за гостью, за Гракова, за победу над фашизмом, за Россию, за Грузию, пили за Сталина и за Красную армию. Жора Черемисов спел несколько романсов.

Наконец все уселись вокруг камина и, уставясь в огонь, притихли.

— А скажите, — прервала молчание Латавра, — почему был снят со своего поста генерал Скородумов?

Черемисов глянул на Хованского, как бы испрашивая разрешение на ответ:

— «Русский охранный корпус» должен был вроде возглавить генерал Туркул, командир «Дроздовской дивизии», однако, рассчитывая на пост главнокомандующего так называемой «Русской армии», уехал в Берлин. И ничего не получилось: вы знаете, как Гитлер относится ко всему этому? А то, что немцы отстранили Скородумова и посадили Штейфона, — это дело рук Алексея Алексеевича.

— Позвольте мне, — подал голос Граков. — Корпус! Курам на смех, откуда можно набрать корпус, если во всей Югославии двадцать пять тысяч русских вместе со стариками, женщинами и детьми! В «Русском национальном союзе участников войны», который возглавляет Туркул, не более четырехсот человек, добавьте сотню-другую фашистов Вансяцкого да РОНД — это так называемое «Русское освободительное народное движение» Бермонд-Авалова, которым на самом деле руководит немец, граф Тизенгаузен. Я был недавно у них в особняке Гартен-Вильгельмхаузе в Берлине. Сейчас их организация называется «Дейче-Русише-Штандарт» Дест. Нечто на манер штурмовых отрядов. Ну, кто еще? — Граков посмотрел на Черемисова.

— Ну, преуменьшать силы не следует, — вмешался Буйницкий, — в него вошли «штабс-капитаны» Солоневича, кое-кто из энтээсовцев, некоторая часть офицеров РОВСа и, главное, казаки из Кубанской дивизии…

— Все равно, это еще никакой не корпус! — загорячился Граков. — И мне непонятно, Алексей Алексеевич, зачем было устраивать так, чтобы немцы сняли этого дурака Скородумова? Ведь на его место, как мне известно, посадили волевого генерала Штейфона, который сумел каким-то чудом уже сформировать целых три полка, правда, жиденьких, но это уже дивизия!

Хованский, казалось, даже не слышал заданного ему вопроса и только перевел, улыбаясь, взгляд на пылающие в камине дрова. А Буйницкий заговорил, обращаясь к Латавре:

— Командует корпусом инспектор учебной части полковник немецкой армии Шредер. И все хозяйственные и административные должности заняты солдатами и офицерами Третьего рейха. При штабе корпуса есть курсы по переподготовке офицерского состава, батальон с ротой связи, караульная и обслуживающая роты. Эти подразделения кроме выполнения своих функций несут охрану военных объектов в районе Белграда. При штабе существует активно действующий контрразведывательный орган «1-Ц», возглавляют его бывший полковник кутеповского корпуса Иордан и его заместитель, некий Лосев. Основной костяк, около пяти тысяч, — белоэмигранты. Затем в него входят около шести тысяч бессарабов и буковинцев, военнопленные, уголовники из Одессы. Большое количество эмигрантов объясняется тем, что немцы, заинтересованные быстро создать эту воинскую часть — «Шюцкор», — предложили соглашательскому югославскому правительству уволить с государственных должностей всех русских, оставив их тем самым без средств к существованию. Дал на формирование «Шюцкора» благословение и митрополит Антоний. Потому сотни русских людей, хочешь не хочешь, пошли в «Шюцкор». Не следует забывать РНО с его дружинами. А их пять: «Суворовская», «Скобелевская», «Атамана Платова», пожалуй, самая многочисленная, состоящая из казаков; потом нечто вроде политических комиссаров — дружина Достоевского и, наконец, женская — Святой Ольги. Таким образом набрался корпус. Самого Скородумова, конечно, никто всерьез не принимал. В свое время его даже из РОВСа выгнали. Сейчас он сидит под арестом.