Они разошлись у трамвайной остановки. Глядя вслед шагавшему, как журавль, Гункину, Денисенко бросил:

— Вялый он, Николай, какой-то.

— Ничего, Гункин будет у нас связным. И ты ему поможешь. Мы ведь с Ольгским дня через два-три едем дальше, в Смоленск, — объяснил Околов.

— Мы вдвоем, что ли, останемся? — удивился Денисенко.

— Нет, почему же. Скоро сюда приедет Брандт. Знаешь, он был во Львове по особому заданию. Потом познакомился с Кабановым, нашим резидентом в Витебске, и с моей сестрой, Ксенией. Она капризная, но надо ее заставить работать с нами, — в этих его последних словах звучала досада.

Подошел трамвай. Они уселись на свободные места.

— Ты здесь родился? — спросил Денисенко у Околова.

— Нет, родился я в Воронеже, но детство провел в Витебске. И моя мать живет сейчас здесь, двоюродные братья тоже. Боюсь я сразу к старухе заходить. Надо ее подготовить. Думал, она умерла. Похоронил ее в своем сердце и вдруг окольным путем получаю от нее весточку. Наврали мне… — И снисходительно и даже со злорадством добавил: — Давно я ждал своего часа. Немцы дошли до Москвы и Петрограда! — Околов отвернулся и долго смотрел на проплывавшие мимо пожарища, дома, кое-где разрушенные, кое-где с зияющими чернотой оконных проемов, кое-где обожженные огнем, потом, окинув холодным взглядом сидящего напротив человека, с виду рабочего, обратился:

— А вам, господин, не приходит в голову, что во всем этом, — он указал на разрушенные дома, — виноваты вы сами? Все было б по-другому, не допусти вы к власти большевиков! А вы их терпели!

— Техникой немец берет, внезапностью! Силы накопил агромадные, вот и прет, — сердито проговорил мужчина. — Не бойсь, выдохнется! Война теперича совсем другая. — И, наклонившись, вполголоса пропел: — Идет война народная… Озверел немец, на весь народ намахнулся… Погодь, еще свое получит…

— Народ твой раб, был рабом, рабом и остался. И сам ты раб! — озлился Околов.

Денисенко, чтобы снять напряжение, рассмеялся:

— Под немцами мы не останемся? Верно?

«Околов затевает беседы, хочет пощупать людей. Проверяет свои аргументы. Не на того напал», — посмеивался про себя Денисенко.

Минут через десять трамвай остановился.

— Дальше не поедем, путь испорчен, — спокойно объявил кондуктор.

Пришлось оставшуюся дорогу преодолевать пешком.

— Саботажники! — ворчал Околов. — Можно было ехать! Путь исправен! — Потом обратился к Денисенко: — Ты меня извини, но мне хочется сначала поговорить с сестрой наедине. Я к ней один пройду, а ты подожди меня в приемном покое.

Околов рассчитывал на неожиданность, ему хотелось огорошить сестру своим внезапным приходом и попытаться разгадать, не завербована ли она органами госбезопасности. НКВД известно, конечно, о его нелегальном пребывании в 1938 году в СССР, а может быть, даже и о его поездке в Ленинград. И не осталась ли сестра по их заданию в Витебске? А то, что Ксения не эвакуировалась, он узнал от начальника «абверкоманды-203». При нем он звонил в витебское гестапо, и оттуда сообщили, что врач Околова назначена начальником больницы, главным врачом, что живет с матерью на Ветеринарной.

Ксения спокойно направилась навстречу брату, когда он отворил двери ее кабинета; и только в глазах ее бегали тревожные огоньки. Он порывисто взял ее за руки и пытливо на нее уставился.

Ксения заметила брата в окне, когда он шел по двору больницы. Приход немцев в город подготовил ее к возможной встрече с Георгием. «Не может быть, чтобы Жорж пошел с немцами!» — думала она, отгоняя саму мысль, что он станет помогать фашистам.

— Ты все-таки пришел! — не опуская глаз, укоризненно произнесла она более для себя, чем для брата. — Почему нет на тебе немецкой формы? Например, гестаповской?

«Нет, она не завербована, ее бы научили говорить по-другому. Соглашаться, поддакивать, раскаиваться, не поняла, дескать, недооценивала, была под общим наркозом, а теперь разочаровалась», — подумал Околов, чуть улыбаясь.

— Почему ты сказала, что мама умерла? — спросил он.

— Твое появление могло ее убить! Она была очень больна. Вечером ты можешь к ней зайти, я подготовлю ее. Мы живем на…

— Знаю. Но прежде хочу поговорить с тобой и твоим медперсоналом.

— Зачем? Вряд ли ты найдешь с ними общий язык кроме тех, кто продался немцам. Неужели эмиграция потеряла свое русское лицо?

— Я русский, более русский, чем ты, Ксюша. У нас, эмигрантов, это чувство любви к Родине гипертрофировано. Мы прибыли сюда нелегально, чтобы вместе с вами бороться за Россию! За Россию — без немцев и большевиков!

— Что-то я не пойму! Убивать своих, захватывать территорию…

— Я все объясню, докажу. Я…

— Хорошо. Сейчас у меня обход. Часа через два, два с половиной я соберу персонал, а пока извини: больные ждут. — И она направилась к двери. Околов последовал за ней.

В большой ординаторской собралось довольно много народу: врачи, сестры, няни, санитары, вахтеры, преимущественно женщины. Заметив среди персонала евреев, Околов решил это обыграть.

В преамбуле Ксения Сергеевна объяснила цель их собрания: ее брат, бывший белоэмигрант, проживавший в Югославии, только что прибыл из Берлина, и она полагает, что медперсоналу будет интересно его послушать.

— Господа, граждане, если хотите, товарищи, как к вам обращались прежде, или, наконец, братья и сестры, как взывал к вам последний раз Молотов, когда грянула война, и сам не знаю, как к вам обратиться! А? — Он смолк, после небольшой паузы улыбнулся: — Я эмигрант, представитель Народно-трудового союза. Мы не питаем патологической ненависти к Стране Советов подобно нашим отцам, которые сошли со сцены и по милости которых нас выбросили из России. Целое поколение русских родилось на чужбине и прожило двадцать лет бесправными, нищими, жалкими, отверженными, лелея одну мечту — возвратиться на Родину. Мы хотим разобраться в жизни, которой живет Советский Союз, осмыслить идеалы, к которым вас ведут. Вас обманули! И к чему же вы пришли? Пообещав землю, они загнали крестьян в колхозы, выделив им небольшие приусадебные участки, и судят за то, что собирают колосья, оставшиеся после уборки урожая. У вас отняли свободу… Я неправду говорю?

Кое-кто сдержанно кивал, но большинство смотрели в пол, не поднимая на оратора глаз. Кто-то подал Околову записку. Она шла кружным путем. Денисенко показалось, что писала ее Ксения, потому что Жорж, словно обращаясь к сестре, зачитал записку вслух:

— «Вы демагог! Советский Союз не махновское Гуляй-Поле! После учиненной Гражданской войной разрухи страна превращалась в индустриальную державу. Это требовало железной дисциплины. Вот и все. Здесь все это понимают». — Околов зло ухмыльнулся, потряс бумажкой в воздухе. — Где она, ваша индустриальная держава? Германские войска уже под Москвой! И с большевиками все кончено! Как вам жить дальше? По Марксу? Он увидел в людях лишь эгоизм и предложил ограничить его диктатурой! Мы предлагаем вам солидаризм!…

Денисенко сидел у стены, за спинами людей, наблюдая за собравшимися. Шеи слушавших вытянулись, все что-то ждали от оратора, но, когда Околов заговорил резко, грубо, головы начали втягиваться в плечи, и на губах возникали недобрые ухмылки.

Ксения переглядывалась с сидящим неподалеку мужчиной в белом халате, брезгливо поморщилась, когда мужчина даже похлопал в ладоши словам ее брата. «Дуреха, как себя выдает, — думал Денисенко, — Брат за ней наблюдает». Наконец лицо Ксении посерьезнело, она слушала Жоржа, не выдавая настроения ни единым движением лица.

В голосе Околова зазвучала задушевность:

— Дорогие сограждане! Каждый со своим царем в голове, всякому хочется носить в душе и Бога, иными словами, связь настоящего с прошлым и будущим. Разрушив веру человека в Христа, Аллаха или Иегову, — Околов бросил взгляд на сидящих рядом с Ксенией трех врачей, — большевики убили нравственность!…