— Да? Ты в этом уверен? — обрадовался Майковский.

Едва выпроводив из квартиры совершенно ополоумевшего от страха Вадима Семеновича, Граков тотчас стал собирать вещи. Медлить было нельзя. Берлин был охвачен паникой, ужасом…

Была суббота, 31 марта 1945 года. Как он узнал, в Гамбург еще ходили поезда. Граков подхватил чемодан, вышел из дома… и потащился пешком на вокзал. Разрушенный, дымящийся, неузнаваемый Берлин, с заваленными грудами кирпича и камней улицами производил удручающее впечатление. Всюду царил хаос…

В Гамбурге предстояло передать материалы одному из резидентов Радо, знаменитого Радо, которого так лихорадочно, но безуспешно искали немецкие разведки и голос которого через таинственную радиостанцию «Дора» неизменно предупреждал обо всех секретных военных и политических начинаниях и планах германского рейха…

Умный, вдумчивый коммунист-немец, один из друзей и соратников Тельмана, встретил Гракова как старого знакомого и устроил на квартиру.

Река Альстер, неширокая, но быстрая, несла свои воды с гор через весь полуразрушенный Гамбург; в многочисленных садах и парках набухали почки деревьев, небо из бледно-серого стало голубым… И уставшие от бомбежек, голода и весенней сырости жители выходили порой на берег. Теперь в них, хозяевах некогда вольного ганзейского города, поднималась злоба и презрение к сумасшедшему фюреру…

Граков целыми днями бродил по мощеным брусчатым улочкам с характерными старинными постройками, где нижний этаж отодвинут довольно далеко вглубь сравнительно с остальными этажами и пристроенными к ним террасами. Любовался средневековыми церквами в стиле готики и бесчисленными мостами. Особенно ему нравилась колокольня церкви Святого Николая, — как ему с гордостью объяснили, вторая по вышине в Европе. Немцы преображались на глазах: некичливые, живые, разговорчивые, они нравились ему. Но особенно быстро и близко он сошелся с подпольщиками. Деловые и аккуратные, они просили его рисовать карикатуры на «вождей». И через несколько дней в подпольном листке появился первый графический «рассказ» в манере мультипликатора Диснея о том, «как Гитлер поссорился с Герингом». А еще через несколько дней в город вошли союзные войска…

В воскресенье, 29 апреля, когда Гамбург уже был занят союзниками, к Гракову в дверь постучали условным, как некогда в Белграде, стуком. Отворив дверь, он увидел на пороге Буйницкого.

— Откуда ты? — оторопел Граков. — И как ты меня разыскал?

— По поручению Алексея Алексеевича еду на Запад. Побывал в Берлине, заходил к тебе на квартиру, а тебя и след простыл! И понял, что надо сматывать удочки! Карамба, как говорит Жора. Война заканчивается! Берлин окружен советскими войсками, Гитлер прокричал уже свою последнюю речь, грозился, подобно Фридриху Барбароссе, проснуться и прийти в трудную минуту «на помощь своему народу». Помнишь сказание, будто Барбаросса вовсе не умер, а спит в Тюрингском замке и проснется, когда пробьет для Германии тяжелый час? Рыжая борода проросла через каменный стол, изредка тряхнет он своей могучей головой и прислушивается: не носятся ли зловещие вороны над горою и не пришло ли время пробудиться? — весело заговорил Буйницкий.

— Ты как в воду глядел: а я нарисовал Гитлера в позе Барбароссы. — И Граков протянул товарищу эскиз.

— Вот это да! — расхохотался Буйницкий. — Молодец!

— А вот Гитлер пробуждается! — и протянул второй рисунок: «В небе над горой носятся вороны с человеческими головами Черчилля, Даллеса… Гитлер тщетно старается вырвать проросшие в камень усы и хохолок…»

Буйницкий заливался смехом:

— Все, видать, теперь смеются над бреднями фюрера и над глупыми легендами!

— Не все! — покачал головой Граков. — Есть у нас недруги. Надо полагать, сейчас начнется вторая война, тихая. В этой войне тоже нужны солдаты, смелые, умные, опытные. Кое-какой опыт мы уже накопили!

— Мир вот-вот будет подписан! — воскликнул Буйницкий. — Хотя Алексей Алексеевич действительно велел передать, чтобы ты не расслаблялся. Надо еще выиграть войну за души, потому мы еще не демобилизованы… чтоб людям легче было дышать!

— Ты прав. Когда чувствуешь за спиной свою родную, могучую страну, дышать легко! Как хочется бросить всякую конспирацию!… Но…

— Я ведь России так и не повидал, — с грустью заметил Буйницкий. — Мою далекую, но любимую Родину…

— Я тоже только чуть к ней прикоснулся… Ладно, расскажи, что там было в Белграде.

— Красную армию жители встречали как спасительницу. Женщины плакали, бросали цветы, мужчины кричали: «Живио!» Такое было ликование! Даже я на радостях плакал… Представляешь, увидеть настоящих русских солдат, офицеров на танках, самоходках! Ладно одетых, с погонами на плечах. Эту силищу! Плакали и наши эмигранты, ну а зубры, мать их за ногу, конечно, драпанули. Им не привыкать стать!

— Георгиевский тоже скрылся?

— Арестовали. Почти всю шайку-лейку забрали. Не повезло и «Охранному корпусу». Хотя в боях под Белградом он участия не принимал: их Красная армия расколошматила, кажется, под Неготином. Штейфон с кучкой, так называемой дружиной не то «Скобелевской», не то «Атамана Платова», прорвался к англичанам.

— Их, полагаю, все равно выдадут советским властям или будут судить за те зверства, которые они учиняли. Говорят, американский генерал Эйзенхауэр заявил, что «не может быть никаких иллюзий о судьбе бывших советских граждан, поскольку это может повлиять на дружбу с Советским Союзом».

— Зато Монтгомери заверил: «Все, кого я, верней, Интеллидженс Сервис считает полезным, будут спасены от правосудия…» Ни англичане, ни американцы не станут выдавать советским властям энтээсовцев, туркуловцев, шюцкоровцев, шкуровцев… да и нужных им гестаповцев и абверовцев…

— Кстати, а руководство НТС выпустили из тюрьмы?

— Конечно! По указанию Гиммлера освободили всех арестованных по делу НТС. Ни группа Эбелинга в РСХА, ни группа Вольфа не проиграли и не выиграли. Шахматная партия окончилась вничью. Ну а козлом отпущения стал Вадим Майковский. Его расстреляли, как только закрылась дверь за последним энтээсовцем. По распоряжению Кальтенбруннера уничтожены целые лагеря, в последнее время многих постреляли: чужих и своих. Понимали, что молоко скисло, надо спасать шкуры, прятать концы в воду, а живым останется тот, кто много знает, кто годен для Си-ай-си и Интеллидженс Сервис. Большинство освобожденных «солидаристов» успели выехать на Запад, остальные — в Карловы Вары, в штаб КОНР (Комитет освобождения народов России). Их приняли торжественно Власов, Трухин, Тензоров и тут же предложили поступить на службу в отдел безопасности КОНР и контрразведку РОА, но те, не будь дураки, к «союзникам» подались. Берлин окружен советскими войсками, из него уже не выскочишь.

— Значит, Байдалаков, Поремский, Околов, Вергун опять будут верховодить в НТС?…

— Вергуна убило при разрыве бомбы. Единственный, кажется, был убежденный «солидарист»… Околов или Поремский проповедуют на манер Георгиевского свои «высокие идеи» как средство к достижению личных целей… — заключил Буйницкий.

— Знаешь, Николай, так и хочется опубликовать все деяния и показания главарей НТС, которые я привез на следствии, и познакомить с ними англичан и американцев, да и самих членов НТС. Они тут же схватились бы за головы, воскликнув: «С какими же маленькими, ничтожными и трусливыми людьми мы имеем дело!» — И Граков ткнул пальцем в сторону лежащего на шкафу чемодана: — Почитай ради интереса эти копии…

— Увы, недаром Алексей Алексеевич говорил, что ничтожества порой завлекают и сбивают с пути, наполняют ядом и заражают ненавистью души сильных, мужественных людей, которые, рискуя жизнью, идут на черное дело. Таков неумолимый закон жизни: как бы ни топили дерьмо, оно всплывает…

— Наша судьба, Николай, неотделимо связана с судьбой Родины. Советский Союз навсегда останется единственным родным домом, обветшал ли он, или из деревянного стал каменным! Неизвестно только, когда доведется нам еще в нем побывать….