— Успеешь! Сначала новости! — ласково остановил Хованский, усаживаясь за стол. — Расскажи подробно берлинскую обстановку.
— «Солидаристы» попали между жерновами двух противоборствующих группировок внутри РСХА — Вольфа и Эбелинга, задумавшего сделать на этом карьеру! — начал Граков. — Позиция предателя Власова трусливо-выжидательная. — И подробно остановился на разговоре с шефом русского отдела «Комет».
— Как известно, — заговорил Хованский, — в январе 1943 года Гитлер сделал своего земляка Кальтенбруннера заместителем Гиммлера, дав ему пост высшего полицейского чиновника Третьего рейха, вверив ему Главное управление имперской безопасности. В состав РСХА входили и гестапо, и СД, и уголовная полиция, и военная разведка. С тех пор еще больше обострилась борьба в руководстве карательных органов двух враждующих партий — берлинской и австрийской. Гиммлер и Кальтенбруннер, руководствуясь заветом фюрера: «Совесть — химера, избавиться от которой чем скорей, тем лучше», — ищут контакты с американцами, пуская в ход один козырь — жизнь заключенных в обмен на жизнь эсэсовской элиты.
— Сволочи! — не выдержал Черемисов. — Разбойники!
— Подобные контакты при жизни фюрера и его окружения чреваты; и Гиммлер, и Кальтенбруннер тщательно скрывают эти переговоры, зорко следят друг за другом, чтобы опередить соперника, а в случае чего подложить ему мину. И, конечно, если им станет известно о тайном совещании энтээсовского совета и о попытке исполбюро НТС сговориться с англичанами и американцами перед крахом рейха, они велят арестовать всю их банду, и у Майковского окажется в руках богатый материал, с которым, правда, не так-то легко ему будет разобраться. Запутает сложнейшая эмигрантская кухня, о которой ни Эбелинг, ни Майковский не имеют понятия. Все эти противоборствующие организации, союзы, братства, объединения, их связи с деловыми и политическими кругами, с инразведками и, наконец, их деятельность в Советском Союзе и других странах…
— Майковский мне намекал, что получил разрешение Эбелинга и пригласит меня в качестве консультанта, — похвалился Граков.
— Нас особо интересует деятельность «Зондерштаба Р» — святая святых НТС. И прежде всего — досье энтээсовцев, переброшенных в Советский Союз, их явки, шифры и тому подобное…
— Мне удалось купить в Берлине великолепный минифотоаппарат, помещается за бортом пиджака. Важнейшие документы постараюсь переснять. В Берлин вместе с Эбелингом приехала семья Шитцов — Николай и Татьяна. Они тоже, наверное, будут привлечены к разбору архивов. — Граков принялся набивать свою трубку табаком. — Татьяну вы знаете?
— Она по уши была влюблена в нашего Олега! — щелкнул пальцами Черемисов. — Да и он вроде не давал промаха… Кстати, как он там?
Граков улыбнулся.
— Чегодов вел с ней разговор перед тем, как уходить по заданию немцев в тыл Красной армии с группой радистов; он передал мне через Татьяну кое-какие сведения. Она должна связаться с нами.
— Да, Олег экзамен выдержал, — кивнул головой Хованский.
— В день приезда уже поздно вечером Татьяна мне позвонила и настоятельно попросила свидания, и, когда мы на другое утро встретились, она передала вот это письмо, — Граков достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и протянул Хованскому. — Поначалу сбивчиво, а под конец толково объяснила, как встретилась с Чегодовым в Киеве, вернее, как к ним на бульваре Шевченко подошел Олег…
Хованский молча слушал подробный рассказ Гракова.
— И сказала еще, что Олег велел ей передать письмо и Байдалакову, — заключил Граков.
Обоюдные новости на первых порах были исчерпаны; Хованский отправился к себе. Сначала он прочел донесение Чегодова. В нем был адрес явочной квартиры: «На всякий случай, для Центра», и адреса еще двух «явочных квартир для энтээсовцев», чтобы их там «соответственно встретили», и сообщение, что Байдалакову переданы «все три» адреса. Потом шли приветы. И под конец: «До свидания, дорогой друг и учитель!»
Хованский долго сидел задумавшись… Вспоминались далекие годы революции, Елизаветград и особняк на Успенской, хозяйка и ершистый мальчик Олег; потом Донской кадетский корпус в заброшенном герцеговинском городке Билеча, генерал Кучеров, старый генерал Гатуа… и вдруг перед глазами всплыл Берендс… «Откуда Берендс знает о том, что пленки сгорели? Только после долгого и неустанного наблюдения за всеми нами, за теми, кто бывал на конспиративной квартире! Уж слишком уверенно он себя держит! Стоит ли идти к нему в эту субботу?» — Хованский неторопливо принялся расшифровывать письмо Байдалакова к Георгиевскому. В нем заключалась просьба ввиду возможного скорого ухода немцев из Белграда организовать крепкое подполье: «Во главе которого, надеюсь, встанете вы, Михаил Александрович!» Далее Байдалаков писал, что не теряет надежды уговорить Власова связаться с англичанами.
«Власов боится провокации, опасается, что американцы, англичане не пожелают с ним разговаривать. Он пешка, генерал без армии. «Власовские» части РОА воюют под командой немецких офицеров, главным образом против англичан». Далее Байдалаков жаловался на Околова, который вышел из повиновения, занимался мародерством и теперь удрал в Австрию вместе с награбленным добром. «Я начинаю его побаиваться, не исключено, что он захочет избавиться и от меня, как это, я почти уверен, он сделал с Вюрглером. Увы, в своем большинстве наши «солидаристы» не выдержали экзамен, в наши ряды проникла зараза коварства, шкурничества и мародерства… Никто меня больше не слушает, все точно озверели. Никто вопреки распоряжению исполбюро и совета не желает оставаться на оставляемой немцами территории, кроме отдельных лиц, как, скажем, Чегодов, Пьянков, Широков… Считаю необходимым в ближайшее время отозвать своих людей из бригады Каминского, которая превратилась в банду разбойников. Испытанных наших членов вернем во французский, бельгийский, голландский отделы с заданием связаться с разведками наступающих англичан и американцев».
Хованский еще раз пробежал глазами письмо Байдалакова и стал быстро писать шифровку «Графу»:
«Немцы понимают, что по мере приближающейся агонии предателей будет все больше и больше, и принимают контрмеры: создали разведывательный орган «Комет». Стараюсь внедрить «красавчика» в его агентурную сеть. Сейчас это сделать не так сложно. Паника царит и здесь, в Белграде. Сомневаюсь, что Георгиевскому удастся на территории Югославии организовать подполье. Но даже небольшая группа, если ею руководит такой опытный зубр, как Георгиевский, по мере приобретения опыта может стать весьма вредной. Иван».
Тут в дверь постучали. И в кабинет вошел Иван Зимовнов. Это было так неожиданно! Алексей Алексеевич был уверен, что Иван партизанит в лесах Шумадии… И в первую минуту глядел с недоумением на потрепанный костюм и заросшее бородой лицо Зимовного:
— Как ты сюда попал, Иван? — удивился Хованский.
— Нахожусь по заданию…
Спустя полчаса, за чаем, Зимовнов рассказал, что, будучи в отряде освободительной армии Югославии, он участвовал в прорыве немецкой обороны. Случайно встретил товарища по военному училищу, который ему сообщил, что, согласно приказу от четырнадцатого октября Иосифа Броз Тито, на территории освобожденного Ливана формируется первая авиационная база во главе с майором Франё Клаузом; туда направлено около тридцати летчиков, в том числе Аркадий Попов!
— А как наши ребята? — заключил свой рассказ Зимовнов.
— Ты неосторожен… Моя квартира сейчас, я полагаю, под наблюдением, и очень возможно, тебя засекли, — предупредил Хованский. — Воспользуйся запасным выходом. — И Хованский кивнул в сторону шкафа. — Рядом с домом, где живет Зорица, наша конспиративная квартира. Пойдем вместе, как только стемнеет. — И взглянул на часы. — Граков приехал из Берлина, привез уйму новостей, а тут и ты как с неба свалился!…
Часа через два они сидели в уютной небольшой комнатке на окраине Белграда, с окнами, выходящими в сад, засаженный сливами, грушами и яблонями, заканчивающийся высоким и плотным забором, поросшим сверху колючим кустарником.
