Я теснее прижала ее к себе, поняв наконец, как тяжело было бы нам расстаться, чего она все время подспудно ждала… Некоторые призваны растить души, и она растила свой сад со слепой преданностью, принимая вместе с солнцем и голод, и наводнения. Я еще не могла передать словами, как счастлива я была, что она моя мать, что она научила и меня быть страстной садовницей. Я обняла ее еще крепче и прошептала: «Я тоже люблю тебя».

А потом повернулась к Мими и обняла ее.

– Ты можешь больше не краситься под блондинку, – прошептала я, улыбаясь сквозь слезы.

Она пропустила меж пальцев свои белокурые локоны, все еще густые и блестящие, как мои.

– Ну, может быть, еще какое-то время – по крайней мере, чтобы появиться такой на всех фотографиях, которые будут сделаны на семейной встрече.

– Какой такой встрече? – встрепенулась я в недоумении.

Мими и Глория переглянулись.

– Твой отец и братья с семьями приезжают в Сент-Саймонс на День труда. Они все хотят познакомиться с Джимми. Мы уже сняли для них квартиры и внесли задаток.

Я смотрела на них в изумлении. Однако успела быстро понять, что изумляться тут нечему. Это была одна из миллиона причин, почему я их всех так люблю.

Мэтью подошел ко мне и обнял за плечи.

– Что ж, я рад, что нам не придется ждать до Рождества. Чудесно будет собраться всем вместе.

Я улыбнулась ему и заметила, что усталое выражение у него почти исчезло. Он улыбнулся мне.

– Да, – сказала я, поглаживая чуть заметно подросший живот. – Чудесно.

Ава

Сент-Саймонс-Айленд, Джорджия

Сентябрь 2011

Запахи барбекю доносились с заднего двора, где хозяйничал мой брат Стивен. К величайшему восторгу Джимми, я приняла его план устройства сада, и среди вымощенных камнем дорожек расцветали во всем блеске осенние цветы. Это было сделано в честь садовниц в моей жизни, Глории и Мэри Энн, и отчасти в дань памяти Адриенны, оставившей свой сад на мое попечение. Я заботилась о нем, всегда помня, чему научил меня Джимми. «Знай, что ты хочешь вырастить и что выполоть».

Присутствовали Тиш и Бет с мужьями, и родители Адриенны с Джоном. Мэтью и я согласились, что Джон должен узнать правду, но предоставили ему судить, говорить ли об этом родителям. Мы не знали, сказал он им или нет, но они приняли приглашение и тепло приветствовали меня, так что я поняла, что старые раны понемногу затягиваются.

Не оборачиваясь, я почувствовала рядом с собой присутствие Мэтью. Он улыбнулся мне той улыбкой, какую я увидела у него в нашу первую встречу. С того момента мне стало казаться, что я любила его всю жизнь.

– Пойдем на пристань. Мне надоело делить тебя со всеми. Согласна?

Я кивнула. После моего первого плавания с ним по заливу я не пыталась сесть в лодку, однако вода уже не имела надо мной прежней власти. Не думаю, что я стала бы спокойно купаться в океане, но тайна неизвестности была снята, на вопрос «почему?» был дан наконец ответ.

В небе была полная луна и ярко светили звезды, освещая ведущую к пристани тропку, украшенную блестками и бумажными фонариками. Квакали древесные лягушки, над нами пролетела ночная птица, вспорхнув с верхушки дерева. Вечер был теплый и влажный, как кокон, ожидавший превращения нас во что-то иное после пережитых испытаний.

Мы сели на скамейку и, задрав головы, смотрели на небо, где вот уже тысячи лет сияли звезды в одних и тех же созвездиях. Глядя на них, поколения до нас водили по ним суда и загадывали желания. Сидели ли когда-нибудь вот так же Памела с Джеффри, разглядывая звезды и небо – неизменные с тех пор, как начала вращаться Земля?

– Сегодня звонил доктор Хирш, – сказала я. – Он хотел сообщить мне, что они отправляют останки доктора Энлоу в Англию, чтобы захоронить их вместе с останками его жены. Было дано разрешение захоронить останки Джорджины на участке Фразье на кладбище Крайст-Черч. Рядом с памятником Памеле. «Любимой жене и матери». Я думала высечь на памятнике еще и стихи, но поняла, что это лишнее – в выбранной мной эпитафии сказано все, что Памела желала бы, чтобы мир о ней знал.

Теперь я часто бывала на кладбище. И не испытывала больше потребности собирать чужие фотографии и не чувствовала присутствия рядом со мной Дженнифер, как будто мы обе поняли, что настало время проститься.

Мэтью поцеловал меня в висок, я прижалась к нему.

– Я рад, что Томас на пути домой, – сказал он. Потом взял меня за руку, и я почувствовала, как что-то холодное скользнуло мне на безымянный палец.

Я подняла руку и взглянула на Мэтью.

– Джон вернул мне его. Сказал, что оно ему не принадлежит.

Я осторожно сняла с пальца кольцо Памелы и поднесла его поближе к глазам. Ободок показался мне тяжелым, как мост, соединяющий годы любви и надежды его прежних владельцев. Мэтью взял у меня кольцо, снова надел его мне на палец, и я кожей почувствовала – «Навсегда». Кольцо словно всегда было у меня на руке, а я будто соединилась со старым другом.

– Благодарю тебя, – сказала я, уловив блеск в его глазах, соперничающий с блеском звезд.

– Оно принадлежит тебе, – проговорил он тихо. – Я думаю, так было всегда.

Поцелуй его был долгим и глубоким, и только доносящийся от дома смех напоминал нам, что пора возвращаться.

– О, чуть не забыл! – вспомнил вдруг Мэтью, доставая что-то из заднего кармана. – Я пылесосил твою машину и вот что нашел.

Брошюра! Я узнала брошюру с выставки коллекции Натэниела Смита в Историческом музее Саванны.

– Завалилась между сиденьями. Если там есть что-нибудь интересное, мы могли бы всей компанией поехать завтра в Саванну и заглянуть в музей…

Я взяла у него находку и в свете бумажного фонарика разглядела обложку.

– Этот портрет Натэниела был, должно быть, написан, когда он был уже стариком. Не знаю, почему, но он не показался мне знакомым, когда я впервые его увидела. – Раскрыв брошюру, я стала ее перелистывать.

На фотографии, изображающей акушерские инструменты, я задержалась. Все они были аккуратно разложены и вынуты из футляров из кожи, но было пустое место, означавшее, что какого-то инструмента на месте нет. Перфоратор, тут же подумала я. Не понимаю, откуда мне это могло быть известно, но я как будто видела перед собой инструмент с двумя ручками и острием на конце, используемый или для того, чтобы выпустить околоплодную жидкость, или, в отсутствии кесарева сечения, при извлечении мертвого плода. Как я могла это знать?.. Я вообразила себе Памелу на берегу, сожалеющую, что при ней нет ее инструментов, но при том успокоенную сознанием, что они остались у Джеммы.

Я повернулась к Мэтью:

– Череп, который, как мы предполагаем, был череп Джорджины – Тиш говорила, в нем маленькое отверстие – верно?

– Да. А почему ты спрашиваешь?

Я смотрела на акушерские инструменты, и отсутствие одного из них говорило мне больше, чем любые археологические раскопки. Мне было никогда не узнать этого точно, но я чувствовала уверенность, что, пытаясь спасти жизнь Томасу, Джемма отняла ее у Джорджины.

– Я не знаю, – ответила я, все еще не уверенная, насколько велико было доверие ко мне Мэтью. – Так просто, пришла одна мысль. – Я провела рукой по фотографии. – Говорила я тебе, что Бет занималась исследованием жизни Натэниела Смита в Бостоне? Освобожденная рабыня, которую он привез с собой, Джемма, стала там известной и очень популярной акушеркой.

– Может быть, в музее есть что-нибудь и о ней.

– Надеюсь, – кивнула я, продолжая листать брошюру. И тут посередине второй страницы…

– Смотри! – Перед нами была фотография двух написанных маслом миниатюр в серебряной рамке. У женщины были темные волосы и глаза, локон на лбу и мягкая улыбка. Я знала это лицо, как свое собственное. Так же, как я это знала, увидев рисунок Адриенны с изображением этой же женщины.

Памела.

Я прочитала вслух надпись под снимком. «Джеффри и Памела Фразье, Сент-Саймонс, около 1812 года. Из коллекции Натэниела Смита, переданной штату Джорджия потомками воспитанника мистера Смита, Роберта Фразье, 1923 год».