Я прикрыла рукой глаза от солнца, чтобы лучше видеть его глаза.

– А зачем, Джимми?

Он пожал плечами:

– Тогда вы будете знать, что вы хотите вырастить, а что выполоть.

По коже у меня пробежала легкая дрожь, как будто я вышла из ярко освещенного места в тень. Я отвернулась от него, воображая кирпичные дорожки и глядя на колышки, которые он уже воткнул в землю. Я могла представить себе яркие цветовые пятна на серо-бежевом фоне постройки. Но я могла также и видеть этот дом, каким он был на рисунке Адриенны, лишенный красок и только сосредоточивший в себе все практичное и полезное. Я как бы стояла ногами в двух разных мирах, не будучи в состоянии определить, какой из них подлинный.

– Я не уверена… – начала я, но остановилась. Джимми уперся кулаками в бока, что иногда в нерешительности делала и я. Он улыбался, но я могла сказать, что он уже принял решение посадить цветы в моем саду.

– Почему вы не любите цветы, мисс Ава?

– Не то чтобы я их не люблю, просто… – Я остановилась, стараясь объяснить, что я годами наблюдала рядом с мамой, как она ухаживает за растениями, никогда не чувствуя их своими. Разновидности, которые она выращивала, никогда не были достаточно яркими, крупными или дикими. Они были бы прекрасны, как мирные воды озера на фоне темно-багровых гор, если ты не стремишься к бурным волнам океана на фоне лазурного неба. Что было легче объяснить, так это мое отвращение к ярким цветам вокруг и в этом доме, ощущение, которое я испытала еще до того, как узнала, что Адриенна была заядлой садовницей.

– Они мне нравятся, – сказала я, отказавшись от попытки объяснить что-либо рационально. – Я просто хочу сосредоточиться на чем-то одном для начала, и это будут мои овощи и травы. Может быть, следующей весной…

Слова застыли у меня на устах, когда Джимми подошел к своему вездесущему красному фургончику и достал что-то из-под груды пластиковых пакетов. Он держал в руке старый кожаный портфель, на темно-коричневой коже были следы водяных пятен. Ручка была слишком изношенной, чтобы за нее можно было его держать.

Подойдя ко мне, он отстегнул застежку.

– На случай если вы измените решение, я составил план. – Он достал несколько листов бумаги и сунул портфель под мышку. Держа передо мной бумаги, он сказал: – Я знаю, вам понравился сад моей мамы, так что я подумал, что мы могли бы поехать туда, и вы бы сказали мне, что вам там особенно понравилось. Не то чтобы мы стали его копировать, но это могло бы подать мне идею…

Голос его, казалось, растворился во влажном воздухе. Все умолкло, то ли на минуты, то ли на часы. Я смотрела на пластинку на защелке. Она была сильно поцарапана, но я могла заметить на ней три буквы, выгравированные на бронзе инициалы, из которых два первых были все еще различимы: АМ.

Мой голос звучал глухо.

– Джимми, откуда у вас этот портфель?

Он с удивлением поднял взгляд от своих планов.

– Я его нашел.

Его карие глаза смотрели ясно, и я знала, что он говорит правду.

– Где вы его нашли?

– В воде.

Он заговорил настороженно, и я вынудила себя улыбнуться застывшими губами.

– Счастливая находка! Неужели в океане?

Джимми покачал головой в бейсболке.

– Нет. Я удил рыбу в Данбарском заливе, и там он и оказался. Запутался в камышах у берега. Я чуть не замочил себе туфли, пока доставал его. – Он поставил портфель поближе к себе, словно опасаясь, что я отниму его у него. – Его пришлось несколько недель сушить на солнце. Зато теперь он как новенький.

– А внутри было что-нибудь?

– Да. Бумага. Много. Но она была мокрая, и чернила смылись, так что я ее выбросил.

– Только бумаги? Не книжка, не ежедневник – или что-нибудь еще?

Он покачал головой:

– Нет. Только бумаги.

Застыли у меня теперь не только губы, но и все тело.

– А давно это было?

Он закрыл один глаз и смотрел другим, как будто что-то обдумывая. Потом улыбнулся:

– Это было как раз после того, как вы повредили себе ногу. Я помню потому, что я принес вам цветы из моего сада, а потом пошел порыбачить. – Он нахмурился. – Я подумал, что его кто-то выбросил, и теперь он ничей, и я могу его подобрать.

Я чувствовала, что мои щеки вот-вот треснут от усилия сохранять на лице улыбку.

– Я думаю, вы правы, Джимми. Кто-то определенно его выбросил. Вам повезло, что вы его нашли. Я что-то не очень хорошо себя чувствую. Я думаю, я что-то съела, что не понравилось ребенку. – Улыбка моя начала таять. – Быть может, мы поговорим о саде потом?

На лице его выразилась озабоченность, и даже в моем состоянии я поняла, как легко распознавать его эмоции, читая их как по карте. И как он не похож в этом на Мэтью.

– Конечно, – сказал он, запихивая планы в портфель. – Позвоните мне, когда будете готовы.

Я кивнула и побежала в ванну, где полностью опорожнила желудок. А потом свернулась на полу в положении зародыша и прижалась щекой к холодному полу, сотрясаясь от дрожи.

Памела

Сент-Саймонс-Айленд, Джорджия

Февраль 1815

Доктор Энлоу насыпал небольшое количество порошка в стакан вина и передал его мне. Я тщательно размешала его ложкой и поднесла к сухим потрескавшимся губам Джеффри.

Он отвернулся, и я чуть было не пролила несколько драгоценных капель ему на подбородок.

– Джеффри, тебе нужно это выпить. Пожалуйста. Тебе станет лучше.

Глаза его смягчились.

– Я слышал, как доктор говорил тебе, что лекарства едва хватит на лечение одного человека. Разделив его между Робби и мной, ты не вылечишь ни одного из нас. Отдай все Робби. Я сильнее его.

Я закрыла глаза, словно от этого его ложь как бы исчезла. Бог наказывал меня за мой грех, за то, что я отняла Джеффри у моей сестры. А теперь я была вынуждена выбирать между ним и нашим сыном.

Я покачала головой и снова открыла глаза.

– Доктор Энлоу говорил, что лекарство есть еще в главной квартире на Камберленде. Он постарается его достать, и это будет скоро. Пожалуйста, Джеффри, выпей.

Он снова покачал головой, и напряжение лишило его сил.

– Мне уже лучше. Я выпью лекарство, если мне оно понадобится, когда доктор Энлоу достанет еще. А это отдай Робби.

Я не сомневалась, что доктор исполнит свое обещание.

– Пожалуйста, – прошептала я мужу на ухо, как будто могла заставить его изменить решение.

Он потянулся к моей руке и сжал ее.

– Навсегда, – прошептал он мне в ответ. – Ты помнишь?

Я кивнула, не доверяя своему голосу.

– Тогда не бойся, что я тебя покину. Все обойдется.

Я медленно встала, понимая, что мне его не разубедить.

– Ты выглядишь лучше. Я дам это сейчас Робби, а когда доктор привезет еще, я дам и тебе. – Я улыбнулась, как будто дважды сказанная ложь составляла правду.

Я вывела доктора Энлоу в холл и закрыла дверь. Руки у меня так сильно дрожали, что он взял у меня стакан.

– Это счастье, что вы здоровы, мистрис Фразье. Обычно болеют целые семьи.

– Я тоже так думала, когда прошлым летом заболели они оба. Мы были на свадьбе в Саванне и возвращались поздно вечером, и москиты так и роились над нами. Я была им не по вкусу, и меня они не кусали, а Джеффри и Робби были покрыты красными пятнами. Вскоре после этого оба и заболели. Я вижу теперь, что Бог наказывает меня. Я бы лучше умерла с каждым из них, чем выжить одной.

– Не говорите о смерти, – сказал доктор суровым голосом. – Я не позволю вам входить в комнату сына с этим словом на устах. Думайте только о том, как вы любите мужа и сына, и это придаст вам сил.

Я подумала о своей матери, как она переживала то, чего еще не случилось, воображая себе, как она будет жить. Горе ослепляло ее, так что она не видела хорошего в своей жизни. В конце концов к этой жизни ее перестало что-либо привязывать.

Я кивнула и, взяв стакан у доктора твердой рукой, вошла в комнату Робби.

Оставив обоих больных на попечение Джеммы, я проводила доктора из дома. Джорджина уехала, но я увидела над кухней дымок, где, как я поняла, Мэри занялась приготовлением еды. Я не помнила, когда я последний раз ела, и невольно оценила подарок сестры.