– Не бери ее в руки, – услышала я голос Мими у себя за спиной, как будто я не знала, что своим прикосновением могу погубить ее.

Я подошла к окну с тяжелыми портьерами, раздвинула их и открыла окно, впуская солнечный свет и тепло, поднимавшееся от потемневшего асфальта парковки.

Затем медленно подняла за стебель цветок с бабочкой, ее крылья застыли от неожиданного движения, и, медленно подойдя к открытому окну, высунула наружу руку и слегка встряхнула цветок. Мгновение бабочка оставалась на месте. Крылья ее сложились, потом опустились и расправились, как материнские объятья, она вспорхнула и улетела.

Я долго смотрела ей вслед и после того, как она исчезла, вспоминая, как Джун рассказывала мне об одной из своих поездок с гуманитарной миссией в Центральную Африку, в страну, название которой я не могла ни запомнить, ни произнести. Женщины там пели в радости и в горе один и тот же гимн, и я жалела, что не знаю такой песни, ибо сердце мое было сейчас в равной мере заполнено и тем, и другим.

Ава

Сент-Саймонс-Айленд, Джорджия

Июль 2011

Поставив здоровую ногу на лестничную ступеньку, я выдохнула и победоносно огляделась. Уже неделю я провела без того, чтобы меня носили в ванную или в постель, и была более чем готова заново вступить во владение домом. На работу мне предстояло выйти совсем уже скоро, и сидение «на приколе» мне так наскучило, что я боялась сойти с ума, если не найду себе какого-то полезного занятия.

Сделав первый шаг, я осторожно поставила рядом другую ногу. От нерешительности и с непривычки это заняло у меня несколько минут, но я сумела подняться в верхний холл, не нанеся себе никаких увечий. Стараясь не вспоминать о разговорах с Мими и Мэтью о моих старых травмах, я побрела в нашу обширную спальню.

На распродаже, где я побывала с Тиш в тот день, когда упала, вместе с книгой по истории я приобрела еще и коробку старых фотографий. О них я почти забыла, пока Мэтью не сказал мне, что Тиш привезла коробку и книгу, и он положил все в чулан.

Новый чулан был пристроен Мэтью, как и кухня, по журнальной модели. Я отвлекала себя от мыслей, какие идеи здесь принадлежали Адриенне, а какие ему. Открыв дверь, я почувствовала запах ее духов. Интересно, что сделал Мэтью с ее вещами? Когда я поселилась в доме, я нашла одно ее платье. Оно было заткнуто в углу вместе с зимней одеждой Мэтью – плотными куртками и толстыми свитерами, которые нечасто случалось носить на Сент-Саймонсе. Но я заприметила яркие краски чего-то, что никак не могло принадлежать Мэтью. И вытащив эту вещь, я ощутила запах, преследовавший меня всякий раз, как я заглядывала в чулан. Я отдала платье на благотворительность. Если бы Мэтью когда-нибудь спросил меня о нем, я бы сказала, что это мой способ расставаться с прошлым.

Держа книгу и обувную коробку под мышкой, я устроилась на кровати. Цветное покрывало с нее давно уже было отдано благотворителям, и теперь только хлопчатобумажное одеяло прикрывало простыни. Я искала что-нибудь на смену, но из того, что я видела в магазинах, ничто не соответствовало тому, каким я его видела в своем воображении – яркое стеганое покрывало с рисунком в виде колец. Мне никогда не нравились стеганые покрывала, и я силилась доискаться, откуда у меня это стремление приобрести такое…

Сначала я открыла коробку. И замерла в ожидании, но это чувство сразу исчезло, как только я увидела незнакомые лица. Я старалась увидеть то, что я продолжала искать, и была каждый раз разочарована при виде чужих улыбок и неизвестных событий, запечатленных на потускневших снимках.

С тяжелым вздохом я собрала фотографии и сунула их обратно в коробку. А потом взялась за книгу. Но я хотела спуститься с ней вниз. Бросив взгляд вперед, на лестницу, я увидела отпечаток грязной руки на двери в конце коридора.

На время моей неподвижности Тиш организовала приходящих уборщиц, но их внимание к деталям не отвечало моим требованиям. Я была из той редкой породы людей, для которых уборка была удовольствием. Это не только успокаивало меня после тяжелой рабочей недели; это была скорее потребность содержать дом в чистоте. Я всегда была вполне удовлетворительной домохозяйкой, но в этом доме было что-то, что вызывало не просто желание, но потребность сохранять его для будущих поколений и благоговение по отношению к прошлым.

Дверь вела на чердак и, подойдя ближе, я увидела, какой это был крупный отпечаток – длинных пальцев и широкой ладони. Неожиданно мне представился Мэтью, копавший возле сарая, и его грязные руки, когда он вошел в дом. После нашего с ним спора он пошел наверх и вернулся с влажными волосами, пахнущий мылом. Но я была в это время в саду и не знала, как долго он пробыл наверху и что он там делал, кроме того, что принимал душ.

Я медленно повернула ручку двери и потянула. Дверь не поддалась. Я потянула за старинную железную шарообразную ручку – с тем же результатом. Мой рассудок не сразу мог воспринять реальность. Дверь была заперта. Раньше она была открыта – я заходила взглянуть на чердак сразу после приезда сюда. Там была свалена старая одежда, бумаги, старинная мебель и новые чемоданы. Воздух был затхлый, и я не собиралась проводить там много времени. Я повернула ручку-шар в другую сторону и подергала дверь, но защелка держалась крепко. И ключа в замочной скважине не было.

Я неловко опустилась на стоящее тут кресло – я пока не знала, куда его определить, и поставила туда, где оно не мешало, – тупо глядя на запертую дверь. Мне как наяву вспомнился скрежет лопаты о землю. Мэтью что-то искал в погребе! Я была в этом уверена, почти так же уверена, как и в том, что я знала, что он искал… И когда он этого не нашел, он поднялся на чердак посмотреть там, а потом запер дверь и пошел в душ, надеясь закончить позже. Он, несомненно, предусмотрел, что когда-нибудь я опять поднимусь наверх с «инспекционной проверкой», и хотел воспользоваться моим временным недомоганием. Он хорошо знал меня, гораздо лучше, чем я его!

Я взглянула на книгу, которую держала в руке – энергия, необходимая мне, чтобы спуститься вниз, исчезла. Внизу на столике зазвучал мой мобильник, и я узнала мелодию звонка Мэтью. После гудка я услышала голос на автоответчике, потом звонок нашего домашнего телефона. О, как я поняла сейчас отвращение моей матери к телефонам!

«Они думают, что я ее убил». Содрогание пробежало у меня по затылку. Чтобы успокоиться и перестроить мысли, я наугад открыла книжку, обещая себе поговорить с Мэтью, когда он вернется, и надеясь поверить ему, что бы он ни сказал.

Книжка открылась на главе под названием «Остров Сент-Саймонс и война Джеймса Мэдисона». Незнакомая с этой войной, я просмотрела первую страницу в поисках дат и поняла, что автор имеет в виду войну 1812 года. Поскольку настоящая война завершилась только в 1815 году, было целесообразно дать ей какое-то другое название. Я неохотно, но все же отдала должное высокопарному слогу автора и пролистала еще несколько страниц, читая о том, как британцы, пытаясь восстановить против себя бывшую колонию, грабили американские суда и мобилизовали их экипажи, что ускорило объявление войны президентом Мэдисоном.

Перевернув несколько страниц дальше, я остановилась еще на одном, сделанном пером рисунке, изображавшем британского офицера, осматривавшего лежащего в постели ребенка. Подпись под рисунком гласила: «Врач королевских морских пехотинцев осматривает больного малярией ребенка. Ему приписывают спасение по меньшей мере одной жизни за время их короткого пребывания в феврале 1815 года перед эвакуацией в марте после подписания Гентского договора».

Я пристально смотрела на военную форму, воображая, что ощущаю запахи мокрой шерсти и кожи. Лицо мужчины было расплывчатым, художник знал весьма приблизительно, как выглядел изображаемый им человек. Темные волосы были перевязаны черной лентой. Я невольно покачала головой, будто бы точно зная, что цвет волос был на самом деле другой, золотисто-каштановый.