Пристроив белоснежную лилию пониже петуний – еще один из любимых цветов моей матери, – я выпрямилась, чтобы полюбоваться, как все это выглядит вместе: цветы и новые их горшки. У меня был еще час свободного времени – мы с Тиш договорились встретиться на заброшенном кладбище неподалеку от старой плантации хлопка, – и я пошла в кухню просмотреть кулинарные книги и заодно рецепты, которыми со времени моей свадьбы меня заваливали знакомые, и составить меню на неделю.

Войдя в кухню, я услышала шум воды наверху. У Мэтью в Саванне были назначены две консультации вечером, и он собирался остаться там на ночь. Я подумала, а не поехать ли и мне с ним, поскольку на работу мне было нужно только к десяти утра на следующий день, но мне не хотелось отменять договоренность с Тиш. К тому же мне действительно нужно было позаботиться о еде на неделю и проехаться по магазинам.

Но мои планы на ближайший час несколько изменились – альбомы, присланные мне Мими! Я до сих пор не заглянула в коробку и не поблагодарила ее! Получив посылку, я положила ее на пол, для напоминания, чтобы заняться ею в ближайшее свободное время, и вот теперь, видимо, этот момент настал… Я осторожно подняла с полу коробку и поставила ее на кухонный стол. Достав из ящика ножницы – они были с розовыми ручками, и это был еще один предмет, требующий замены, – я начала вскрывать упаковку.

Откинув лежащие сверху газеты, я приготовилась к встрече с прошлым. Розовая обложка альбома напомнила мне, как ребенком я сидела у Мими на коленях, а она переворачивала страницы и рассказывала мне истории о моем детстве.

Я взяла в руки этот первый альбом – о том, что он первый и по хронологии, говорили золотые буковки, наклеенные Мими на обложке:

Я открыла его и на первой странице увидела себя под елкой, маленькой, с большим красным бантом, прицепленным, вероятно, кем-то из моих братьев к моим жиденьким волосам. В одной руке у меня была погремушка, другой я пыталась дотянуться до ветки. На многих других фотографиях я сидела на коленях у матери. Там были и те, где я сидела на руках у отца или Мими, но большей частью меня держала на руках мать. Иногда рядом со мной были мои братья или кто-то из родственников, но обычно я была с матерью, и жест ее рук неизменно был ограждающий, словно она загораживала меня, как щитом…

Конечно, я не помнила то Рождество, однако на снимках была счастливая семья, по всем признакам обычная семья. Но моя голова всегда была повернута в сторону от державшего меня человека, а руки тянулись к чему-то, не попадавшему в видоискатель. Я перевернула страницы обратно к началу, чтобы посмотреть, не пропустила ли я что-нибудь из более ранних снимков, может быть, в колыбели или на крестинах. Но, видимо, то, что я была пятым ребенком, делало подобные кадры избыточными. Наверное, я должна еще быть счастлива, что меня не одевали в обноски моих братьев!

Я встала и, достав из коробки остальные альбомы, разложила их в хронологической очередности. Это были альбомы Мими, которые она хранила на нижних полках у себя в спальне и позволяла мне изучать мою жизнь, как цветные мемуары без слов. Она не раз говорила, наставляя меня, как это важно – помнить счастливое детство, дабы находить в нем воспоминания, которые бы сглаживали острые углы отрочества.

Вот только зачем она прислала мне эти альбомы? И почему не приложила к ним никакой записки? Судя по тому, в каком беспорядке они лежали в коробке, она укладывала их второпях. Я вообразила ее с розовыми бигуди в светлых волосах – вот ей ударила в голову мысль, и она немедленно приступает к осуществлению задуманного. Я унаследовала от нее эту черту. Будучи студенткой, я всегда заканчивала работу за пять минут до того, как ее нужно было сдавать, и собиралась прожить всю жизнь с человеком, с которым была знакома только два месяца перед тем, как выйти за него замуж…

Размышляя обо всем этом, я налила себе чашку чаю и снова уселась с первым альбомом, пролистав все остальные. Мускулы лица у меня заболели, и я поняла, что все время улыбаюсь. Взгляд мой задержался на фотографиях Люси – помесь таксы с терьером, – которую мы подобрали на мокрой улице, когда мне было семь лет. Мы с мамой чуть не переехали ее случайно – она свернулась, дрожа, посередине дороги. Ее кроткие карие глаза смотрели на нас умоляюще, когда машина затормозила совсем рядом с ней.

– Она должна поехать с нами домой, – сказала я, стараясь говорить спокойно, как будто эти слова были самые важные, которые я когда-либо сказала моей матери.

– Что ты говоришь, Ава?! – Мама терпеть не могла собак, о чем постоянно нам говорила. Они линяют и воняют и – самое страшное прегрешение – роют землю в саду.

Я лихорадочно старалась придумать какую-то убедительную причину, которая заставила бы мать выйти из машины, а не просто проехать мимо дрожащего комка шерсти. И я вспомнила, что говорила нам учительница, и хотя я не была твердо уверена в том, что это значит, прозвучало это весьма убедительно. «Иногда нам нужно быть героями и совершить правильный поступок, даже если мы делаем это ради кого-то одного и даже если никто этого не видит…»

– Даже если это собака, – добавила я, изо всех сил моля про себя, чтобы мать согласилась.

Она бросила на меня странный взгляд. Глаза ее блестели, по лицу бежали тени от капель дождя на ветровом стекле. На мгновение она стиснула в руках руль, потом, взглянув на меня еще раз, открыла дверцу и шагнула под дождь, не раскрыв зонтика. Из всего случившегося в тот памятный вечер это было самое странное. Мать всегда делала прическу по средам, и это был вечер среды, и я поверить себе не могла, что она погубит прическу, чтобы подобрать по моей просьбе собаку.

К счастью, Люси не была расположена убегать – не уверена, что мать бросилась бы вдогонку. Но потом, уже после того, как Люси вырыла луковицы тюльпанов и написала на ковер, она неизменно сидела у маминых ног, когда мы смотрели по вечерам телевизор. И это была мама, которая совала ей за столом подачки, что категорически запрещалось всем остальным. Когда тринадцать лет спустя Люси умерла, я не помню, кто плакал больше, я или мама.

Я услышала на лестнице шаги Мэтью, и когда он подошел и встал за моим стулом, положив руки мне на плечи, прижалась к нему. Поцеловав меня, он взглянул на открытый альбом.

– Симпатичная стрижка, – ткнул он пальцем в мою фотографию на первом курсе.

– Перманент тогда входил в моду, – хмыкнула я, хлопнув его по руке.

– Откуда эти альбомы? – Он заварил себе кофе в новой купленной мной кофеварке. Я заменила ее после того, как Тиш упомянула вскользь, что прежняя был ее свадебный подарок Мэтью и Адриенне.

– Их прислала Мими. Они были в коробке, которую ты принес. – Я повела подбородком в сторону пустой упаковки.

Он сел рядом с кружкой кофе и взял меня за руку.

– Мне пора на работу, но ты не убирай альбомы. Я хочу взглянуть на них, когда вернусь. – Он сжал мне руку. – Мне не терпится посмотреть на твои детские фотографии.

Я не могла удержаться от глупой улыбки, что теперь постоянно блуждала у меня по лицу с тех пор, как я увидела на «беременном» тесте две очень явные розовые полосочки.

– А зачем? Чтобы поиздеваться над моими прическами?

– Нет. Чтобы я мог представить себе, как будет выглядеть наш ребенок.

Я сдвинула брови домиком, вспомнив отсутствующие ранние фотографии.

– Альбом начинается с того момента, как я начала ходить – надо спросить Мими, есть ли еще более ранние… Но я уверена, здесь уже найдется достаточно материала, чтобы развлечь тебя!

– Вот и отлично, – улыбнулся он, допивая кружку и вставая. – Я опоздаю, если там пробки. Если я решу вернуться сегодня домой, я тебе позвоню.

Отодвинув стул, я тоже встала.

– Не нужно. У меня все будет в порядке. Мне спокойнее, когда я знаю, что ты не едешь ночью через мост после тяжелого дня.

– А там что? – спросил он, заглядывая в коробку, где я оставила на дне скомканную газету. Наклонившись и пошелестев внутри, он извлек на свет божий нечто маленькое и розовое.