ИМЯ Как только станем взрослыми, Займем какой-то пост, Начнут долбить вопросами: — Где жил? — Как жил? — Как рос? И кто бы ни расспрашивал, Я честно отвечал: — Жил бедно. Все донашивал Со старшего плеча. Рос быстро. Скажем, валенки. Войдешь в их пустоту И сразу видишь — маленький. А делать что? Расту! По слову Жизнь мне давшего В торжественной ночи, Вот так от брата старшего, Меня не увидавшего, Я имя получил. А имя то хорошее, Браток звался Василь, Немного было ношено. Отец сказал: — Носи. На мне одежда латана Сгорала, как в огне, И только имя братово По-прежнему при мне. Его точили недуги, Не делая старей, Его трепали недруги, А имя все добрей. "Вспоминается детство…" Вспоминается детство И мать моя, жница, Пятистенной избы Вековой полумрак, А в переднем углу Вся в иконах божница, На которой я прятал Свой медный пятак. У меня был расчет, Да к тому же и тонкий, Что не каждый решится К богам на визит. Ну, а ежели что, Любопытной сестренке Николай Чудотворец Перстом погрозит. Ото сна и ко сну Перед Девой Пречистой Бестолково взлетала Моя пятерня. А уж старшие были Давно коммунисты, Между ними и мамой Шел спор за меня. Я душою — То к ним, То к обиженной маме, А у мамы дела Да привычка страдать. И однажды в грозу Перед всеми громами, Есть ли бог или нет, Я решил испытать. Помню, Воздух от молний Взрывался, как порох, Наплывала тяжелая, Душная гарь. Я решил. Я взбежал на Астахов пригорок. Я, бледнея, сказал: — Если есть ты — ударь! И ударило. Молния трижды сверкала. Трижды неба разлом Надо мною зиял. Трижды детское сердце мое Замирало. А потом — ничего, Отошло. Устоял. Был тот день для меня Днем второго рожденья, Днем начала открытий, Исканий моих. Если я убежден, Нерушимы мои убежденья, Потому что Я жизнь свою ставил за них. ДРЕВО ЖИЗНИ
Сосна тянулась вверх. У ней С годами крепли ствол и ветви, И протекало меж ветвей Неторопливое столетье. Потом начался век второй, И поднялась она высоко, Под грубою ее корой Прошли и загустели соки. По жильному прошли стволу, Чтобы в надрезах заструиться Живой смолой, И ту смолу Назвали старики живицей. Божественная кровь сосны, Добытая в древесной ранке, В дни самых страшных дней войны Сжигала вражеские танки. А у нее медовый вид, На ней и звезд и солнца трепет, Приложишь к ране — заживит, Приправишь краску — краски скрепит. А сердце? Вечно ли оно? Но капля сдобренной живицы, Как многолетнее вино, Заставит сердце чаще биться. "Не знаю, как вы…" Не знаю, как вы, Но случалось со мной, Что вспоминаю ее и краснею. Давно это было. За партой одной Три года сидели мы с нею. Был мягок, Был тонок волос ее лен, Простую лишь знавший укладку. Скажу откровенно, Что был я влюблен До крайности в каждую прядку. Но ей Ничего я тогда не сказал И, чтоб не казаться беднягой, Уехал в деревню и землю пахал Простою двуконною тягой. Пьянила земля, И тепла и черна, Смутила хмельное сознанье, И в город, где стала учиться она, Мое полетело признанье. С надеждою Ждал я от милой ответ, Предавшись фантазии яркой. Однажды мне подали синий конверт С огромной красивою маркой. Читать побежал В молодой березняк, Где часто бродил одинокий. Не очень-то нежный, Я сердцем размяк, Увидев приветные строки. Пока о стороннем беседа велась, Был почерк ее одинаков; Пошло про любовь — и увидел я вязь Неясных готических знаков. Что делать? Вдруг свет в мою душу проник. От счастья лицо разулыбив, Любовное слово я чудом постиг, Прочел по-немецки: "Их либе…" И помню, тогда же В любовной тоске Решил я, о школе мечтая, Что эту строку На чужом языке Когда-нибудь всю прочитаю. Два года Сквозь дебри глаголов чужих Спешил я к строке сбереженной. Письмо развернул я. "Их либе дих нихт!" — Прочел, огорченьем сраженный. О, знать бы тогда, В том зеленом леске, Чтоб совесть не знала уколов, Что все отрицанья В чужом языке Ставятся после глаголов. За многие годы Изжил я вполне Остатки наивности детской. Но все же краснею, А главное — мне С тех пор не дается немецкий… |
