— С той стороны — отделение для мужчин, — объяснила Роза.

Во всю длину помещения стоял деревянный стол, а вокруг него была вырыта в полу канава. У стены разместились шкафчики для вещей.

Роза начала раздеваться, а Флер колебалась от смущения, поскольку никогда в своей взрослой жизни ни перед кем не обнажалась. Роза помедлила, вопросительно глядя на гостью, и вдруг лицо ее покраснело.

— Ах, понимаю, понимаю. Не беспокойтесь, я оставлю вас одну. — В ее голосе чувствовалась обида, что озадачило Флер. Она еще раз искренне удивилась, когда поняла, что Роза думала совершенно о другом. Она считала, что Флер смутит ее усохшая нога.

— Нет, что вы, я не имела этого в виду, вы меня неправильно поняли! Просто я никогда еще ни перед кем не раздевалась!

Теперь они обе густо покраснели.

— Извините, — проговорила Роза, — я должна была подумать об этом. Сейчас я научу вас, что делать, а потом вы будете мыться одна. Дело в том, что парилка — удивительное место для бесед. Мы в России ужасно это любим и всегда ходим в парилку все вместе.

— Прошу вас, останьтесь, останьтесь. Я веду себя глупо и жеманно. Со своими правилами не ходят в чужой монастырь — так, кажется, говорится в поговорке.

— Ну, если вы уверены в себе, — с сомнением в голосе произнесла Роза. Но Флер настаивала на своем. Ни за что на свете она не хотела обидеть это милое создание.

Как только она немного привыкла к необычной ситуации, ей вдруг, к большому удивлению, показалось, что нагота каким-то образом укрепляет взаимное доверие. По сигналу Розы служанки принесли раскаленные докрасна камни на железных противнях и свалили их в канаву возле стола. Потом плеснули водой на камни, и тотчас пар заполнил все помещение. Этот процесс повторялся время от времени по желанию парящихся, а женщины тем временем отдыхали и болтали между собой. Пот катился с них градом.

— Позже нам сделают массаж и сполоснут водой. Вы сразу почувствуете себя такой чистой, такой счастливой, как никогда в жизни, — пообещала Роза.

Обстановка русской бани вызывала на откровенность, которая была бы невозможна в другом месте.

Флер, осмелев, спросила у Розы, была ли та когда-нибудь влюблена.

— Да, — с готовностью отозвалась она. — Много раз. Но первая любовь, по-моему, самая сильная. Я влюбилась в солдата, денщика своего отца, венгерского наемника. Он напоминал бочонок, у него через все лицо шел ужасный шрам, он был одноглазым, но я его просто обожала! — Флер рассмеялась. — В самом деле! Он научил меня ездить верхом, в то время как все вокруг считали, что я больше никогда не смогу ходить. Именно он показал мне, как сидеть в мужском седле, приговаривая при этом: «Вот теперь у тебя целых шесть ног, а не одна. Теперь ты можешь доехать до края света». Та лошадка стала моей второй любовью. Венгр был умным, добрым человеком, он заботился обо мне, как бабушка. Его все звали Медок — ласковое название меда, — с тех пор мои лошади носят эту кличку, даже если она им не подходит, как, например, нынешнему дьяволу.

— Ну а что вы скажете о настоящей любви? — спросила Флер.

— Так это и была настоящая любовь, — не уступала Роза.

— Не шутите, я знаю, что имею в виду. Вам приходилось когда-нибудь влюбляться в мужчину?

— Разумеется, — призналась Роза. — Это был молодой человек, и его звали Феликс, а было мне в ту пору восемнадцать лет. Он был такой красивый. Танцевал, как ангел, но, конечно, не со мной. Он хотел на мне жениться, но отец ему не позволил. Это случилось тогда, когда наша семья попала в опалу, после истории с Сашкой. Сережа вам об этом рассказывал?

— Да, — ответила Флер. — А что же произошло?

— Да ничего. Вы имеете в виду Феликса? Он отправился на Кавказ, в Грузию, и его там убили. Во время набега чеченцев.

— Ах, Роза, простите меня, ради Бога!

— Это произошло давным-давно, — спокойно сказала она. — После него у меня были и другие, но я не хотела выходить за них замуж. Я легко влюбляюсь, но и быстро охладеваю. И мне больше нравится собственная компания. Ведь к другим людям нужно уметь приноровиться, как вы считаете? Если же остаешься сама с собой, все становится куда легче.

— Да, мне часто приходилось испытывать то же самое. Дома я большей частью нахожусь одна. Но я всегда считала, что можно встретить человека, с которым будешь чувствовать себя так же спокойно. Вы понимаете, что я имею в виду. Но, возможно, все мои рассуждения далеки от реальности.

Роза, подперев подбородок рукой, серьезно посмотрела на Флер.

— Вы на самом деле считаете, что когда-нибудь встретите такого человека?

— Да, — ответила нехотя Флер. — Я уже встретила однажды.

— Ну и что случилось?

Наступил удобный момент, чтобы открыться ей, но Флер вдруг осознала, что пока еще не готова к этому.

— Я ошиблась. Как выяснилось, он не разделял моих чувств.

Роза долго смотрела на нее, потом, вздохнув, снова легла.

— Не грустите. Вы еще так молоды. У вас будут другие мужчины. Вы слишком красивы, чтобы затеряться на полке.

Чистые душой и телом, в воскресенье утром они пошли в церковь. Маленькая приземистая церквушка с голубым куполом и рассыпанными по нему серебряными звездочками стояла на главной улице, прямо напротив въезда в имение. За ней теснился целый ряд деревянных строений, а еще дальше в небо поднимались струйки дыма из невидимых изб далекой деревни.

Внутри церкви для английских глаз было слишком темно, так как никаких окон в ней не имелось. Помещение храма освещалось лишь множеством горящих свечей, поставленных под висящими на стенах иконами. Их было здесь так много, что они почти закрывали все стены. Пламя свечей отражалось в золотых венцах и высвечивало богатство риз, создавая впечатление скрытых наполовину от глаз человека драгоценных камней, рассыпанных в тени пещеры пиратов.

Флер была очень удивлена, когда она впервые с Полоцкими посетила церковь. Там не было ни стульев, ни лавок, но, как ей объяснили, русские никогда не сидят в присутствии Царя царей, и даже сам император перед ним становится на колени. Это показалось Флер еще одним доказательством искренней, глубокой веры у русских, и ей становилось стыдно, когда она думала о полном безразличии к религии, с которым сталкивалась на каждом шагу дома, и о глубоких раздорах в лоне английской церкви.

Служба понравилась ей, хотя она не поняла ни слова. Литургия звучала такой величественной, звонкой, раскатистой, а хор пел прекрасно, но удивительно печально. В нем чувствовалась такая же печаль, которая пронизывала и лики византийских святых. В песнопениях не было той средневековой веселости и беззаботности, свойственных английским религиозным гимнам и ранней церковной живописи. Православное христианство, судя по всему, обладало глубокой меланхолией, своими корнями уходившей в мрачную тайну церкви и лиловые облака ладана, пропитавшего весь воздух.

После окончания службы Роза повела их к нахлебникам своей семьи, которые жили в деревянных постройках за церковью. Весь остальной день они провели дома. Милочка с Ричардом занимались разгадыванием картины-загадки, а Роза с Флер болтали. Потом Роза читала, а Флер занялась своим дневником. Молодые в это время играли в карты с различными картинками, перешептываясь друг с другом и хихикая.

На следующий день, в понедельник, в полдень в усадьбу приехал граф Карев.

— Да, вот что я хотел показать вам прежде всего, — сказал граф, когда они остановились перед громадным портретом, который, казалось, занял все пространство на лестничной площадке на первом этаже. — Это моя мать, Анна Петровна.

Он уже несколько дней, занимаясь своими делами, выкраивал время, чтобы провести Флер по громадному дому.

— Если бы я показал вам все сразу, то это вас утомило бы, — объяснял он ей свою тактику. Это было еще одним проявлением доброты и заботы о ней после его возвращения. Карев относился к Флер как к своему старому другу, которого высоко ценил. Он неизменно заботился о ее удобствах и удовольствиях. Постоянно искал встреч с ней, предпочитая ее общество любому другому.