Флер снова задумалась. Ричарду в графе не нравилось только одно — его повышенное внимание к Людмиле. Она наблюдала за развитием ситуации с забавным интересом, поскольку Петр так хитроумно вел свое наступление, что порой было трудно понять, кто из них двоих является предметом его страсти. Он повсюду сопровождал Флер, Людмилу и мадам Полоцкую, постоянно пытался войти к ним в доверие, применяя самые разнообразные уловки, так что было трудно определить, чьим кавалером он в данный момент является.
Ричард, вполне естественно, был убежден, что предмет обожания Петра — это Милочка, и ему не нравились чары русского поклонника. Но Флер чувствовала, что в отношении графа к Милочке слишком много легкомысленности, что напрочь исключало любые серьезные намерения. Она была почти уверена в том, что Петр просто хотел быть добрым ко всем окружающим.
Карев-младший без всяких видимых усилий сделался своим человеком в доме Полоцких, и к его присутствию настолько все привыкли, что он автоматически получат приглашение на любое семейное торжество. Флер забавлялась, наблюдая за ним на этих скучных вечерах, когда он пытался завоевать благосклонность солидных, всеми уважаемых дам, которые несомненно пришли бы в ужас, узнай они, чем он занимался в тот день утром. Петр был настоящим хамелеоном гостиных и чувствовал себя одинаково свободно, когда обсуждал с какой-нибудь дородной купчихой в атласном платье различные легкие недомогания или же, небрежно развалясь в семейной ложе Каревых в театре, оживленно беседовал с фрейлиной императрицы.
Он обладал удивительной способностью найти общий язык с любым человеком, приспособиться к любым обстоятельствам, поэтому производил впечатление ветреника, но неизменно был душой любой компании. Флер очень нравился Карев-младший, она находила графа забавным и смешным, и ей всегда было легко и приятно в его обществе. Она с удовольствием болтала с Петром, смеялась и подтрунивала над ним, никогда не обращая внимания на его мужские достоинства, полагая, что они не заслуживают ее внимания. Ей казалось, что у нее появилась еще одна очень милая подружка. В общении с его старшим братом она чувствовала себя совершенно иначе.
Флер вернулась к письму.
«…Скоро большинство состоятельных людей уедет на лето в свои сельские поместья, поэтому сейчас все спешат, один званый обед следует за другим, один бал сменяет другой.
Нас пригласили на бал к Каревым, и мы все возбуждены до крайности и сгораем от нетерпения поскорее увидеть прекрасный дворец, так как это весьма примечательное здание в Петербурге, одна из его достопримечательностей.
Мадам Полоцкая долго пребывала в сомнении, не зная, прилично ли принимать предложения от холостяка, но граф Петр заверил ее, что на балу будет присутствовать хозяйка — их старшая сестра Мария Васильевна. Я была сильно удивлена, что у него вдруг неожиданно объявилась сестра, о которой никогда не упоминал в наших разговорах ни младший, ни старший братья Каревы. Но, судя по всему, речь идет о сводной сестре, дочери их матери от первого брака. Она значительно старше его и, похоже, он не поддерживает особо тесных с ней отношений.
Когда нам прислали приглашения, я ужасно разволновалась, предстоящий бал несомненно станет самым грандиозным событием за время моего пребывания в России.
Я боялась совершить там какую-нибудь оплошность и опозориться. Но старая нянька Милочки, ставшая теперь ее горничной, успокоила меня. „Нечего беспокоиться, барышня, — сказала она, — не забывайте, вы были представлены самой королеве Англии“, — и ее слова развеяли мои страхи. Горничная Катя сшила мне великолепное платье. Здесь не принято пользоваться услугами портных, так как считается, что весь гардероб молодой леди должна шить ее горничная — от корсетов до шляпок…»
Флер задумалась. Нет, она не боялась встречи с Каревым-старшим, так как Петр сообщил, кроме всего прочего, что брат всю зиму провел в Москве, а оттуда собирался прямиком направиться в свое имение, расположенное возле Киришей, даже не заглядывая в Петербург.
Но на душе у нее все равно было неспокойно. Она войдет в его дом, где он вырос в кругу семьи и куда привез молодую жену. Флер боялась неожиданных чувств, которые могли застигнуть ее врасплох. Эти мысли заставили ее взглянуть на графа Петра несколько с другой стороны: Карев мог быть русским вариантом щеголя с Бонд-стрит, но он выходец из знатной петербургской семьи, сын человека, бывшего когда-то любимым министром царя всей Руси. По английским меркам размеры его состояния даже трудно себе представить, к тому же он был воспитан в таком большом дворце, что никто в нем так и не смог пересчитать количество комнат.
И так как Флер прежде недооценила, к своему несчастью, социальное положение Карева-старшего, теперь возникала опасность повторения того же, только в отношении младшего брата.
Разумеется, в данном случае ни о какой любви к Петру Николаевичу не могло быть и речи, но…
Она услыхала, как кто-то вошел в ее комнату. По легким, мелким шажкам Флер сразу догадалась, кто это, еще до того, как посетительница, поцарапав ноготком по ширме, порывисто зашептала:
— Флерушка! Вы не спите?
Она отложила в сторону перо.
— Нет, прошу вас.
Перед ней появилась босоногая Милочка, а за ней, как всегда, прибежали две собачки. На девушке была ночная рубашка, а поверх нее пеньюар. Голову же украшал кружевной чепец.
— Мне захотелось поговорить с вами. Вы не хотите спать?
— Ни капельки. Забирайтесь на кровать и спрячьте ноги под одеяло, они, наверное, совсем замерзли.
— Я забыла свои комнатные туфли. Но ногам все равно тепло.
Милочка залезла на кровать, завернулась в одеяло и уселась, обхватив колени руками. Собачонки устроились на полу. Они лежали, помахивая хвостами, и с мольбой смотрели на хозяйку. Обычно собаки спали в одной кровати с Милочкой, но Флер находила этот обычай варварским, кроме того, ей не нравилась собачья шерсть на простынях, и она наотрез отказалась пускать их в свою постель. Такие ночные визиты стали постоянным явлением. Два, а то и три раза в неделю Милочка, после того как в доме все улягутся, шлепая босыми ногами, прибегала к ней, чтобы поговорить. Хотя Флер была весьма высокого мнения о мадам Полоцкой как о наперснице, ее дочь находилась в том возрасте, когда родители еще кажутся такими же далекими, как и олимпийские боги, и поэтому не способными понять юность.
С одиннадцати вечера до трех утра Милочка обычно бодрствовала. И сколько раз Флер приходилось засыпать под журчащий, словно ручеек по камешкам, голосок Милочки, рассказывавшей ей о своих надеждах, заботах, о том, что волновало ее и что беспокоило.
В этот вечер у нее явно было что-то весьма важное на уме. Немного покачавшись взад и вперед, она начала:
— Я так взволнована завтрашним балом, а вы? Только подумать, мы увидим, как выглядит дворец изнутри! Сколько раз я проезжала мимо! Говорят, у них есть чудесный сад…
— Завтра нам сад не покажут.
— Конечно нет, но если нас пригласили один раз, то кто знает, что произойдет потом? Могут последовать и другие приглашения. — Флер в этом сильно сомневалась, что было видно по ее лицу. Милочка с душевным трепетом спросила: — А вы тоже волнуетесь, да?
— Разумеется. Я с нетерпением жду бала. Почему вы в этом сомневаетесь?
— Ах, право, не знаю. К тому же вы становитесь какой-то странной, как только речь заходит о графе Кареве. А когда нам прислали приглашения, у вас был такой вид, будто вам это совсем не понравилось.
Флер казалось, что она уже перестала трепетать при упоминании имени Карева и все волнения остались в прошлом. Нужно быть более осмотрительной.
— Наверное, я просто растерялась, не зная, что мне надеть по такому случаю.
— Да, конечно! Это сразу же приходит в голову, как только получаешь приглашение. Мой папа так добр ко мне, я знала, что он закажет для меня новое платье! Ведь предстоит такое важное событие, разве можно надеть то, что уже все видели? Неслыханно! И я подробно продумала свою прическу.
