— Ты делаешь мою верёвку мокрой, Холланд? — спрашиваю я, моё дыхание опаляет её кожу в месте, где плечо переходит в шею. Она не отвечает, и я дёргаю немного сильнее.

Она стонет и вздыхает, расслабленно откидывая голову назад на мою грудь.

 — Да, — выдыхает она. — Да.

— Отлично, — я отступаю в сторону и она оступается, дёргая верёвку, в результате чего та затягивается. То, как она сжимает её грудную клетку, заставляет мой член пульсировать в штанах. Тихий, хныкающий звук удовольствия срывается с её губ, подливая топлива в уже полыхающий огонь. Моя камера начинает делать снимки, как только мои пальцы к ней прикасаются. Красный цвет верёвки потрясающе контрастирует с молочно-белым тоном её кожи. Не могу дождаться, когда увижу этот снимок на своей стене. Но ещё большее нетерпение вызывает нужда взять её, так красиво обернутую моей верёвкой.

— Я хочу трахнуть тебя именно так, — говорю я, мой голос такой хриплый от потребности, что меня практически не слышно. Я бросаю камеру на кресло, хватаю её за талию и поднимаю, укладывая поперёк кровати. То, как она лежит, — яркие волосы раскиданы по белоснежным простыням, руки над головой, выставляя упругую грудь вперёд — идеальная картина, но я не тянусь за камерой. Я тянусь к ней. Нежной. Восхитительной. Безупречной.

Я раздвигаю её ноги, ложусь между ними и спускаюсь ниже к бёдрам. Воздух, наполненный её ароматом, опьяняет. Прохожусь языком по верёвке, впивающейся в её гладкие складочки, и прижимаюсь к ним губами. Она начинает брыкаться, и верёвка грубо и горячо трётся о её самую чувствительную плоть. Я сдвигаю её в сторону, позволяя ей скользить по внутренней стороне бедра, и начинаю медленно целовать, облегчая её состояние. Темп намеренно дразнящий. Мучительный.

— Блядь, — шипит она, — да. — Она сопротивляется, пытаясь высвободить руки, но только крепче затягивает ловушку на своей шее. Не могу дождаться, когда увижу отметину, что, без сомнений, останется от верёвки, клеймя её горло. Я наслаждаюсь выражением её лица, вызванным трением и врезанием верёвки в её плоть. Безумно красиво.

Я продолжаю стоять на коленях и жадно вылизываю, целуя и гладя, до тех пор, пока её тело не становится напряжённым и неподвижным. Она шипит моё имя и дёргает бёдрами, резко натягивая верёвку.

Оставив последний поцелуй, я отстраняюсь от неё и ставлю руки около её плеч, мой член находится напротив мокрого входа. Как бы мне не хотелось, я не толкаюсь в неё. Вместо этого, я жду, наблюдаю, как она приходит в себя поле оргазма. Блеск её глаз увлекает. Я готов смотреть на неё всю ночь.

— Дженсен, — бормочет она. — Пожалуйста.

— Пожалуйста, что? — я слегка касаюсь её щеки костяшками пальцев.

— Ты мне нужен.

Я знаю, что она ссылается на мой член. Ей необходима моя длина и толщина, чтобы я наполнял её, растягивал, вколачивался в неё. Но мои лёгкие сжимаются и челюсть напрягается, пока я повторяю в голове её хриплые слова. Ты мне нужен. И всё, о чём я могу думать… Ты тоже мне нужна.

Холланд

Дни перетекают в недели, сливаясь и размываясь. Время искажается, когда я в постели Дженсена. Я не знаю точно, когда это произошло. Не знаю как. В какой-то момент мы достигли какой-то негласной договорённости. Каждую ночь, когда я заканчиваю смену в пабе, я прихожу к нему. Мы безумно трахаемся, пытаясь очистить сами себя от того, как мы жаждали друг друга, пока были в разлуке. Он готовит, и мы вместе едим и пьём. Мы разговариваем, наши беседы лёгкие и никогда не пересекают ту невидимую границу, которую мы молча установили, держа наши личные жизни отдельно. Затем Дженсен берёт свою камеру, связывает меня своими игрушками, и мы проводим остаток ночи, забывая о причинах, заставляющих нас снова и снова искать утешение в телах друг друга. Иногда я остаюсь на всю ночь. Большинство ночей наоборот. Мои выходные только для меня, и мы не видимся в эти дни. Я не спрашиваю его, что он делает в то время, пока меня с ним нет, и он не предлагает мне эту информацию, в свою очередь не спрашивая, чем занимаюсь я. Кажется, это понимание работает хорошо для нас обоих.

Сегодня я освободилась пораньше. В пабе было мало посетителей, и он пустовал после обеда, так что мой менеджер отпустил меня пораньше. Я даже не думала. Просто села в свою машину и поехала прямо к Дженсену, следуя недавно приобретенному инстинкту. Что явно было плохой идеей.

Хотя мы никогда это не обсуждали, и я никогда не допускала даже мысли, что между нами что-то особенное, это первый раз, когда я вижу другую женщину в его доме. Женщина открывает дверь. Девушка. Не больше восемнадцати или девятнадцати лет. Маленькая и весёлая. Это настолько неожиданно и необычно, что выбивает меня из колеи. Я отступаю назад от двери и проверяю номер, чтобы убедиться, что не ошиблась квартирой.

Девушка улыбается и её нежные круглые щёчки, всё ещё с остатками детской полноты, приподнимаются, вынуждая глаза прищуриться.

Господи, она молода.

У меня пропадает дар речи, и я молча пялюсь, удивлённо глядя на неё.

— Привет, — говорит она громким, бодрым голосом. Это явно приглашение. — Давай, проходи. Дженсен ещё в душе, — она делает шаг назад, держа дверь открытой, и я застываю прямо на входе. Не потому что меня беспокоит то, кем она приходится Дженсену — она очередная его модель, я полагаю — а потому что в центре гостиной, на полу, среди груды ярких тряпичных кубиков, ребёнок. Она ровно лежит на животике, пальцы все в слюне, потому что она сосёт свой маленький кулачок.

В моих ушах звон и болезненный трепет в груди.

Приступ паники, и зависть, и страх, и желание, и тревога, и болезненная ностальгия прожигают грудь в быстрой смене чувств. Густым потоком проносясь по венам. Мой желудок скручивается, наполняя горло желчью.

Я не могу отвести взгляд. Господи, я хочу — я хочу убежать — но не могу заставить себя прекратить пялиться на идеального, здорового ребёнка передо мной.

— Это моя Нелли-Карапуз, — гордо говорит девушка. — Я думаю, что у неё вот-вот прорежутся зубки. Она жуёт всё подряд, — я почти говорю ей, что все детки так делают. Всё попадает к ним в рот, в независимости режутся у них зубы или нет. Ребёнок издаёт звук полный восторга и хлопает по полу, пухлые пальчики сжимаются в попытке схватить один из кубиков, и мои мысли замирают.

Всё, что я вижу, это Калеб.

Слёзы заполняют мои глаза, и я пытаюсь быстро их остановить. Это тяжело. Это так, чертовски, тяжело, потому что я скучаю по нему каждой фиброй своей души. Я скучаю по нему.

— Мне нравятся твои туфли, — продолжает девушка, быстро меняя тему. Я наконец медленно, с трудом отвожу взгляд от несправедливого, болезненного напоминания, бессвязно воркующего на полу, обратно к девушке. — Предполагалось, что он посидит сегодня с ребенком, но он забыл,— она закатывает глаза, качая головой от досады. Ещё одна тема меняется и мне требуется секунда, чтобы понять. Я в тумане — наполовину в реальности, наполовину в воспоминаниях — и в абсолютной агонии.

— Д-Дженсен?

Она кивает и наклоняется, вытирая слюны, свисающие с подбородка младенца, тыльной стороной руки, не подозревая о моём внутреннем смятении.

— Теперь он пытается найти выход из этой ситуации, — смотрит на меня с хитрой улыбкой. — Ты, должно быть, и есть те планы, от которых он не может отказаться, — продолжает она, не давая мне шанса подтвердить или опровергнуть, не то, чтобы я вообще прямо сейчас способна на это. — Знаешь, если ты скажешь ему, что не против, чтобы Нелли позависала с вами, ребята, тогда, может, он позволит оставить её, и я смогу развеяться, впервые за несколько месяцев, — она продолжает смотреть на меня и её глаза превращаются в узкие щелки, сжимаемые щеками. Чувствую, как мой рот открывается в странной смеси шока, страха и отвращения. — Я буду так тебе обязана, — добавляет она с надеждой, либо неправильно понимая выражение на моём лице, либо игнорируя его.