Наконец Сиро решила ощениться, В ночь на 9 апреля около палатки она принесла двух щенят, которые тут же были съедены взрослыми собаками, прежде чем я успел к ним подойти. Затем внутри палатки на свет появились еще четыре щенка. Один из них мертвый. Оставшиеся три сразу же запищали, и я завернул их в теплую старую оленью шкуру.

После бессонной ночи, которую я провел в качестве акушерки при Сиро, я устроил ее и щенят на санях. Лишний вес замедлял наше продвижение вперед, но я надеялся, что щенки выживут и я отправлю их со следующим самолетом. Затем, в ночь на 11 апреля, у Сиро на свет появилось еще двое щенят, и теперь их было пятеро. Позднее одни из них умер от обморожения.

12 апреля. Я совершил серьезную ошибку. Вскоре после утреннего старта мы наткнулись на трещину метров в пять шириной, пересекающую наш путь с запада на северо-запад. Оставив собак с санями, я начал бродить по краю полыньи в поисках наиболее удобного для переправы узкого места. Возвращаясь, немного задержался, чтобы сделать несколько снимков необыкновенно больших торосов по ту сторону трещины. Когда же наконец вернулся к тому месту, где находился узкий участок, я его не обнаружил — трещина увеличилась почти вдвое.

Досада. Раздражение. Дурные мысли по поводу фотографий. Теперь я либо должен ждать, пока трещина закроется — а это может занять день или два, либо двигаться на запад в поисках пригодного для переправы места. Я бесстрастно избрал второе и отправился на запад.

Через полчаса мы нашли место, где трещина была не более пяти метров шириной. В ней плавали толстые широкие льдины. По ним мы и переправились через трещину — для того лишь, чтобы тут же остановиться перед другой трещиной шириной не менее десяти метров.

«Если лед и дальше будет оставаться таким, — подумал я, — мы никогда не достигнем полюса».

Но и теперь плывущие обломки льдин подсказали решение. В месте сужения трещины — шириной метров в восемь — таких обломков было несколько. Мне пришло в голову, что я могу выйти из положения, отколов несколько кусков с края трещины, и, добавив их к тем, что уже есть, укрепить своеобразный «понтонный» мост.

Это заняло у меня два часа, но, наконец, работа была закончена. Исследуя осколки льда, я пришел к выводу, что для успешной переправы собаки должны развить максимальную скорость и не останавливаться ни на минуту, когда достигнут противоположного кран трещины, потому что сани в это время еще будут находиться на последних льдинах.

Им это удалось, но только частично. Я стал подгонять их криками, одновременно толкая сани с одной льдины на другую. На последней льдине, когда собаки, можно сказать, уже перешли трещину, они внезапно перестали тянуть. Льдина стала раскачиваться, и последние собаки начали соскальзывать с нее в воду. Подавшись вперед, я ударил по ослабевшим постромкам ручкой кнута И закричал собакам: «Вперед! Вперед!» Напрягая последние силы, они рванулись вперед и вытянули сани на прочный лед.

Однажды, когда я путешествовал с упряжкой вдоль берега Гренландии, в один миг под лед ушли и собаки и сани. Я сам чуть было не последовал за ними и наверняка замерз бы в ледяной воде.

Подобные приключения не прибавляют храбрости, наоборот, они подрывают уверенность в себе. Во время переправы, когда льдина под моими ногами закачалась, я вспомнил тот случай в Гренландии, и это еще больше усилило мой страх перед ледяной водой. Испытав страх однажды, от него уже трудно избавиться и вновь собрать всю свою храбрость.

Я прошел первую половину пути. 13 апреля я взял высоту солнца и определил свое местоположение — 406 километров от мыса Колумбия, 360 километров от точки полюса. Цифры меня порадовали, несмотря на то что я все еще отстаю от установленного для себя расписания. Я надеялся достичь 87-й параллели к завтрашнему самолету, но пока я нахожусь в 27 километрах южнее.

На следующий день приземлился самолет со свежими продуктами и собаками для смены половины упряжки. Девять собак спрыгнули на лед, а шестнадцать, включая Сиро и ее щенков, были взяты на борт. Я с облегчением распрощался с этими собаками, так как они никогда не выказывали воодушевления в работе. Тем не менее я был благодарен им за то, что они тянули мои сани более чем 400 суровых километров от мыса Колумбия.

Снова оставшись один, я прикинул в уме путь, который мне еще предстоял. 360 километров я мог бы пройти за десять дней, если бы позволили лед и погодные условия. Как ни странно, несмотря на трудности, я чувствовал себя уверенным в успехе. Основа моей уверенности — все те, кто помогал, верил мне и поддерживал меня. В Японии я получил много дотаций от совершенно незнакомых мне людей. За одно только это я должен достичь своей цели.

Утром 15 апреля я был настроен менее оптимистично. Слепящая пурга с сильным северо-северо-восточным ветром пригвоздила меня к месту на этот и весь следующий день. Видимость казалась почти нулевой, и двигаться было опасно. Собаки лежали, свернувшись, с подветренной стороны палатки, отвернув морды от ветра. Летящий снег превратил их в бесформенные снежные горки.

К полудню 17 апреля погода немного улучшилась. Больше я ждать не мог. Но снег — коварный противник. Он одинаково замаскировал и старый прочный лед, и молодой, опасно хрупкий. Несколько раз собаки проваливались сквозь тонкий лед, да и я не один раз оказывался по колено в воде.

Вскоре появилась новая опасность. При беглом осмотре я заметил в пятидесяти метрах от себя ледяной пик, удивительно быстро передвигающийся в юго-восточном направлении. Казалось, мир вокруг меня вращался по часовой стрелке, как на взбунтовавшейся сцене. Подвижка льдов создавала трещины в льдинах, и вечером мне пришлось разбить лагерь таким образом, чтобы в случае, если лед начнет ломаться рядом со мной, я мог быстро спастись.

18 апреля. Лед по-прежнему передвигается. Если направление его дрейфа действительно юго-восточное — он работает против меня. Становясь лагерем, я теряю завоеванные километры. Звуки ломающегося льда напоминают мне чрезмерно усиленные звуки плотницкой пилы или отбойного молотка. Более слабые звуки чем-то напоминают звуки бьющегося где-то на расстоянии стекла. Ни один из этих звуков нельзя назвать приятным.

Я нахожусь буквально на плаву в Ледовитом океане, двигаясь по беспорядочной толчее отдельных льдин, размеры которых с удручающей неизбежностью делаются все меньше.

К вечеру я оказался на плывущем островке, на льдине размером 200 на 300 метров. Для лагеря я выбрал место, которое показалось мне наиболее прочным. Я выпряг собак и разбил палатку. Не успел я что проделать, как в двадцати метрах от палатки появилась большая трещина, мгновенно уменьшив наш ледяной островок до одной трети его прежней величины.

Ясное дело, мы не могли дожидаться, пока наш островок окончательно раскрошится. Я высматривал путь отступления на какой-нибудь остров большего размера. Мимо нас проплыла ледяная глыба метров семи высотой, Пока я за ней наблюдал, она конвульсивно дернулась, всем своим огромным «телом» окунулась в воду и секунду спустя вновь высунула из воды свою массивную «голову».

Что можно было предпринять, находясь в самом центре этого льдотрясения? Я решил было связаться с базовым лагерем и сообщить им о ситуации, в которую попал, но лагерь находился более чем в 400 километрах от меня. К тому времени, как придет помощь, я сам превращусь в кусок льда, плывущий по темной океанской воде.

Большинство моих собак были новыми, и я еще не нашел пути к их сердцам. И все-таки, решил я, необходимо заставить их спастись, а заодно спасти сани и меня. Пока я взвешивал свои возможности, новая трещина возникла еще ближе к нам, чем прежняя. Времени на размышления не оставалось.

Стремительный поток подхватил наш обломок льдины и подогнал его к другому обломку, причаленному к более прочному льду. Это был наш единственный шанс. Я взмахнул железным ледорубом так, как когда-то махал ручкой кнута, и резко опустил его на постромки упряжки. «Пошел| Ну пошел!» — кричал я что было сил, и в едином порыве собаки втащили сани на желанную льдину.