Понимал ли Руаль, что закаляет не только тело, но и тренирует волю, выдержку, испытывает свои дух? Наверное, понимал, ибо в страданиях, которые привлекали его в описаниях полярных путешествий, он видел в первую очередь победы человеческого духа.

Жизнь сложилась так, что только в двадцать два года Амундсен ступил на борт судна, уходящего в дальнее плавание. В двадцать два он был юнгой, в двадцать четыре — штурманом, в двадцать шесть впервые зимовал в высоких широтах, в двадцать восемь стал капитаном.

«Любой человек не так уж много умеет, — говорил Амундсен, — и каждое новое умение всегда может ему пригодиться». Готовя себя к экспедициям, Амундсен изучил метеорологию и океанологию, научился проводить магнитные измерения. Он прекрасно ходил на лыжах и управлялся с собачьей упряжкой. Уже будучи прославленным полярным исследователем и решив использовать в своих экспедициях самолеты, он в сорок два года стал летчиком — первым гражданским летчиком Норвегии.

Успех всех его экспедиций — в тщательной разработанности плана. Кажется, он умел предусмотреть все: состояние погоды, силы собак, возможности товарищей. Он умел предвидеть непредвиденное.

Сам Амундсен называл свои полярные путешествия работой. Но одна из статей, посвященных его памяти, была озаглавлена неожиданно: «Искусство полярных исследований».

Искусство!

Для многих полярников Амундсен — учитель. В самом высоком значении этого слова. Он учил уважать и ценить людей, быть гордым и любить родину. Он учил бороться и побеждать! В победе же быть скромным и великодушным.

Он был практиком; пророком его, пожалуй, не назовешь. Но одним из первых Амундсен оценил возможности применения авиации в полярных странах. И в мае 1925 года два гидросамолета «Дорнье-Валь» под номерами 24 и 25 стартовали со Шпицбергена к Северному полюсу.

Из книги Руаля Амундсена:

Руаль Амундсен.

А м у н д с е н  Р. Полет до 88° северной широты. Первый полет над Северным Ледовитым океаном. Собр. соч., т. IV, М.— Л., 1936.

В 1 час 15 минут в ночь на 22-е мы долетели до первого свободного ото льда пространства, сколько-нибудь значительного по размерам. Это была не полынья, а целое озеро с узкими рукавами, расходившимися по различным направлениям. Оно предоставляло нам первую возможность спуска. По счислению мы должны были быть по крайней мере на 88-м градусе северной широты.

Мы решили спуститься, сделать необходимые наблюдения для определения своего местонахождения, а потом действовать сообразно с обстоятельствами. Теперь возник вопрос: куда нам спускаться? Разумеется, спуск на воду был самым безопасным, поскольку дело касалось самой посадки, но тут опять являлось опасение, что лед может сомкнуться и раздавить нас раньше, чем мы успеем снова подняться на воздух. Поэтому мы все сошлись на том, что, коль встретится возможность, будем садиться на лед. Для того чтобы обследовать местность как можно тщательнее, мы начали спускаться, описывая большие спирали. Но в заднем моторе начались сильные перебои, и это изменило положение. Вместо того чтобы выбирать, мы должны были брать то, что подвертывалось. Машина была еще слишком тяжела, чтобы держаться в воздухе с одним мотором. Необходимо было спуститься без промедления.

При той небольшой высоте, на которой мы теперь держались, мы не могли долететь до главного озера, а должны были довольствоваться ближайшим рукавом. Он был не особенно привлекателен — переполнен салом [31] и мелкими льдинками. Но, как сказано, у нас не оставалось иного выбора. Было счастьем, что мы опустились среди сала, потому что оно несколько замедлило нашу скорость, но, с другой стороны, это ослабило маневренную способность аэроплана. Мы проносимся мимо тороса на правом берегу. Машина кренится влево, так что несущая плоскость почти касается тороса, проносится над ним и вздымает высоко кверху лежащий на нем снег. Берегись! Мы несемся на другой торос с левой стороны; он выглядит еще более внушительным и грозным. Убережемся ли мы от него? Каждое мгновение я ждал, что левое крыло разлетится вдребезги. Скорость нашего бега теперь быстро убывала в толстом слое мелкого льда, и мы остановились в глубине рукава, почти уткнувшись носом аппарата в торос. Не дойдя на миллиметр! Чуть быстрее — и мы разворотили бы себе нос!

Пока что все хорошо. Мы еще живы.

Тот небольшой запас снаряжения и провианта, который мы имели, был выгружен на лед в течение нескольких минут, а затем мы отправились осматривать лед в бинокль с вершины самого высокого тороса. Когда я во время нашего спуска в последний раз взглянул ка N24, он летел очень низко и был по другую сторону свободного ото льда пространства. Но, как мы ни смотрели, ни вглядывались, ничего не могли увидеть. В любой момент и без всякого предупреждения наше свободное пространство между льдами могло снова закрыться и раздавить нас, как давят орех щипцами. Чтобы предохранить себя от этого, мы решили вытащить аэроплан на торос, у которого находились С первого взгляда это могло показаться безнадежным. Сперва нужно было снести торос, а потом устроить наклонную поверхность. «Но чем, собственно, мы будем работать?» — спрашивает кто-то. Да, вот в том-то и штука! Ведь при старте у нас была перегрузка в 500 кило, и поэтому мы должки были ограничивать себя во многих отношениях.

Итак, мы начали с осмотра инструментов, выбирая подходящие: 3 финских ножа, 1 большой нож, 1 скаутский топорик, 1 ледовый якорь, в случае нужды могущий сойти за кирку, и, наконец, 1 большая и 1 маленькая деревянная лопата.

Нашего провианта по расчету должно было бы хватить на целый месяц, считая по одному килограмму в день на человека. Но так как мы отнеслись серьезно к своему положению, то начали сразу же себя урезывать, и наш паек был доведен до 300 граммов в день на человека. Конечно, этого было бы недостаточно для значительного промежутка времени, но на короткий период можно было выдержать.

Уже 23-го мы могли ходить по вновь образовавшемуся в нашем заливчике льду. Мы рано взялись за работу в этот день и принялись за вырубку ската. Во время небольшого перерыва я взял бинокль и залез на верхнюю часть аэроплана, чтобы осмотреть весь горизонт в поисках N24, Трудно описать мою радость, когда я почти сразу же увидел его. Он стоял а юго-западном направлении по другую сторону большого озера и на вид был в полном порядке. Немного левее была разбита палатка, а еще немного подальше развевался на высоком торосе флаг, Это была радостная весть для моих товарищей, и в один миг мы подняли свой флаг. С волнением я наблюдал в бинокль, заметят ли они нас. Да, конечно! Не прошло и нескольких мгновений, как я увидел, что там зашевелились. Они бросились к своему флагу, схватили его, и вскоре мы вошли с ними в связь. К счастью, оба наших пилота знали сигнализацию. Дитриксон сообщил, что его аэроплан уже при отлете из Кингсбея получил серьезную течь, но он надеется, что они все же справятся. Мы могли сообщить им, что наш аэроплан пока еще совершенно невредим. Более подробных сообщений на этот раз не делалось, и мы продолжали работать целый день над устройством ската.

24-го мы продолжали ту же самую работу. Большая часть льда была тверда как кремень, и у нас ушло много времени на то, чтобы срыть его.

25 мая нам удалось втащить машину на скат, так что теперь она лежала всей своей тяжестью на старом льду. Этим уже много было выиграно, так как возможное давление льдов, вероятно, только выпихнуло бы нас выше, но нам бы ничуть не повредило. В 10 часов утра мы вступили в переговоры по семафору. Дитриксон сообщил, что положение у них несколько улучшилось. Мы же попросили их, когда они справятся со своей работой, перейти к нам и помочь. Я бы предпочел, чтобы они шли к нам сейчас же, но мне не хотелось мешать им в их работе.