О х а п к и н. Эге-ге, не годится!
П е т ь к а. Жульничать?!
И в у ш к и н. Спасибо, друг, за солидарность, клади другую. (Ласково потрепал по плечу могучего Петелькина, смущенного тем, что заметили его проделку.)
Меж столбов положена новая жердь.
Д е в ч а т а (кричат). Самая толстая-претолстая!
Ивушкин сбрасывает свою старенькую кожанку и, как птица, устремляется вперед. Удар — и жердь, словно бы выстрелив, разлетается надвое…
Т о л п а (восторженно ревет). Ого-го-о!
— Ура Питеру!
И в у ш к и н (накидывает на плечи кожанку и, как бы между прочим, бросает, глядя с улыбкой на Петьку). И так будет с тем, кто посмеет нам помешать.
Л ю б а ш а (с нескрываемым удовольствием передает Ивушкину приз — вышитую рубашку). Как, подойдет тебе? (Прикидывает рубашку на Ивушкина, лукаво заглядывает ему в глаза.)
И в у ш к и н. В самую пору!
Л ю б а ш а. Бери, заслужил. Будешь надевать — меня вспоминай. А чтоб знал, кого вспоминать… Любовью меня кличут.
И в у ш к и н. Хорошо кличут.
Л ю б а ш а. А вот и папаша мой, познакомься. (Указывает на старика в шапке, отороченной куницей.)
Т и у н о в (ласково пожимает руку Ивушкину и цепко всматривается в его лицо). Ферапонт Михайлович. Весьма приятно.
И в у ш к и н. Ферапонт?!
Т и у н о в. Что-нибудь изволили спораньше обо мне слышать?
И в у ш к и н. Изволил. (Встретил растерянный взгляд Анисима-самоварника.) Еще в Питере слышал…
Т и у н о в. Даже в Питере! Что ж, будем соседями. Весьма, весьма рад. Я от души приветствую революцию и Советы. Правда, революция до нашей дикой отдаленности еще не в полном масштабе докатилась…
И в у ш к и н. Вот коммуна приедет сюда через месяц-другой — и сразу добавит вам революции!
Л ю б а ш а. Ай-я-яй, какой сурьезный…
Она успела моргнуть одной из девчат, та пригнулась за спиной Ивушкина, тогда Любаша толкает его в грудь, и он опрокидывается вверх тормашками.
Мала куча, невелика-а!
Парни и девчата, наваливаясь друг на друга, хохочут и кричат.
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
До самого горизонта залитая синеватым вечерним светом, еще заснеженная, но уже кое-где тронутая темными проталинами степь. Маленький лесок над берегом реки, по-местному колок. Под березой, обнявшись, стоят И в у ш к и н и Л ю б а ш а.
И в у ш к и н. Отцу-то сказала или опять без спросу?
Л ю б а ш а. Сказала — прокатиться хочу. С матерью мы ладили, бывало, а с отцом… зачем это подчиняться?!
И в у ш к и н. Отпугну я от тебя всех женихов, в девках останешься.
Л ю б а ш а. А ты чем не жених?
И в у ш к и н. Для тебя-то?
Л ю б а ш а. Милый, соколик мой залетный…
И в у ш к и н. Именно, что залетный…
Л ю б а ш а. Гаврюша, да мне не нужно ничего, у нас все есть, богатые мы, самые богатые здесь в округе! Вон, смотри туда — там наши земли. Выпасы для овец, под посевами у нас почти пятьсот десятин, скот, машины… А живем мы на отлете, семь верст от села, это тоже хорошо. Побывал бы на заимке у нас… А? И отец порадуется. Он-то, конечно, и от тебя свою выгоду ищет. Проговорился намедни: «Гаврюшку бы такого в наш дом, механик он, говорят, золотой, питерские руки, к машинам бы нашим…»
И в у ш к и н. А папаша твой умен.
Л ю б а ш а (наивно). Как змий!
И в у ш к и н. Ушла бы ты из дому ко мне?
Л ю б а ш а. Да хоть сейчас!
И в у ш к и н (горячо обнимает Любашу). Вот и не возвращайся.
Л ю б а ш а. А куда — к тебе?
И в у ш к и н. Я у бабки Матанечки квартирую. И двоим места хватит.
Л ю б а ш а. Это насовсем? Так у нас же лучше! Половину дома займем. Ты сообрази: ежели я уйду, отец мне ничегошеньки не выделит, все братьям моим отпишет. А как же мы без ничего?
И в у ш к и н. В коммуне будем!
Л ю б а ш а. В коммуне? Что ты, Гаврюша… Эти твои хлеба и розы… в книгах, может, хороши, а здесь… Не будешь другим горло рвать — тебе перервут! Дикая степь.
И в у ш к и н. Почти вся земля — такая дикая степь… Вот мы и хотим ее переделать. Чтоб люди не горло друг другу рвали, а улыбались бы от чистого сердца. Ты подумай, как это здорово… Идут люди, скажем, по улице. Идут и улыбаются один другому. Просто так, от любви, хоть и незнакомые…
Л ю б а ш а. Чудак! Все вы такие или только ты? Да как же я буду улыбаться хотя бы той же тетке Матанечке, когда она каждую весну в ногах у моего батьки валяется — хлеба для детей просит!
И в у ш к и н. Будет у тетки Матанечки хлеб… И розы будут цвести под ее окошком, черт побери!
Л ю б а ш а. Погодь, молчи! Розы любишь? Посадим! Оранжерею заведем под стеклом разноцветным.
И в у ш к и н. В душе, а не под стеклом розы должны цвести.
Л ю б а ш а. Это в чьей же душе? Уж не у тетки ль Матанечки? Когда ж они там вырастут! Когда из могилки прорастут?!
И в у ш к и н. Нет, раньше! Когда она в ногах у твоего батьки перестанет валяться — хлеба просить. Когда она спину выпрямит, слезы осушит…
Л ю б а ш а. Чего шумишь-то? Кто в побасенки такие верит?
И в у ш к и н. В эту минуту чужая ты мне… до ненависти.
Л ю б а ш а (ласкаясь к Ивушкину). За что? За что?
И в у ш к и н. Эх, дикая степь…
Они стоят, отчужденные, а сторонкой пробирается П е т ь к а Т е л ь н и х и н с в а т а г о й п ь я н ы х п а р н е й.
П е т ь к а (тихо). Оглушим — и в прорубь.
Парни приближаются, Ивушкин и Любаша замечают их. Из кустарника выходит С а м о й л о П е т е л ь к и н с вязанкой хвороста.
С а м о й л о (сбросив с плеча вязанку). Здорово, ребятки! (Он улыбается парням. Могучая грудь распирает армячишко, за поясом топор.)
П е т ь к а (скрипит зубами). Дьявол беспортошный… (Сопровождаемый парнями, уходит.)
Л ю б а ш а. Спасибо тебе, Самойло… (Порывисто тряхнув руку Петелькина, уходит.)
Слышен цокот конских копыт.
С а м о й л о. Тебе сегодня дома лучше по ночевать, Гаврила Семеныч. Пойдем ко мне.
И в у ш к и н. Да, пожалуй. Ты в Копай-городе живешь, в землянке?
С а м о й л о. Там самые что ни на есть «богатые» поселились.
И в у ш к и н. Давно в этих местах?
С а м о й л о. Да, считай, лет возле тридцати. Я еще мальчонком пришел сюда.
И в у ш к и н. А родители живы?
С а м о й л о. Померли.
И в у ш к и н. И неужели избу не могли поставить?
С а м о й л о. Мир не дал. А потом и обвыклись.
И в у ш к и н. Это какой мир не дал?
С а м о й л о. А ты, если хошь, послушай, тебе полезно знать. Мы из Симбирской губернии сюда подались, от голода спасались… Конь по дороге пал, своим ходом шли… Дошли, зачали дом. А староста против. Как ты есть неприписной и пришлый, земли не имеешь, то и хату тебе строить не положено. Батька через год помер. Мы с матерью годов пять жили в брошенной бане, а потом построили землянку. Много земли под небом, а у меня — ни клочка, батрачу.
И в у ш к и н. Дойдет и сюда ленинский декрет.
С а м о й л о. Говорят, там, в России, уже поделили землю?
И в у ш к и н. И здесь поделят, к весне — обязательно.
С а м о й л о. Богатые зубами схватятся.
И в у ш к и н. А мы им по зубам. Власть-то Советская!
Неожиданно раздается выстрел. Пуля срезает ветку на березе.
