Тони очень нравилось говорить об Англии, и он очень хорошо её знал. У него был дом в Лондоне на Честер-сквер, и однажды, когда мы возвращались в Великобританию, а он был в Лондоне, но уезжал вроде как в путешествие, то он попросил, чтобы мы присмотрели за домом. Мы с Джо сказали: «Конечно, будем очень рады». Мы вселились туда, и он показал нам дом, в том числе люк в полу, который вел в его винный погребок. Он милостиво сказал: «Чувствуйте себя свободно в моем винном погребке», что стало его первой ошибкой. Его второй ошибкой было оставить меня там с 40 или 50-ю ящиками превосходнейшего выдержанного вина. Мы устраивали вечеринки в его доме каждый вечер, и — почему бы нет, вино было отличным — мы выпили все его бутылки, за исключением единственной бутылки с «Шато Петрус». Когда Тони вернулся спустя пару недель, он был очень зол на меня, потому что он собирал эти вина долгие годы. Я пообещал ему исправить мой поступок — затарить снова весь погреб, — но он сказал, что это невозможно, так как некоторые вина были просто незаменимы. Я спросил его: «Тони, значит ли это, что мы больше не друзья?» Он ответил: «Рон, мне нравится твоя компания, но я не могу стерпеть те часы…»

В конце 1978 г. мы были в Нью-Йорке в связи с концертом. Я узнал, что в отеле по 8-й Авеню остановился Мухаммед Али — это было прямо перед его матчем-реваншем с Леоном Спинксом, — так что я направился туда. Я поспел как раз вовремя, потому что как только я вошел в приемную гостиницы, он спускался на ресепшн. Это местечко просто кипело. Это был конец света. Имейте в виду, что тогда он был, наверное, самым известным человеком на земле. Там было столько народу и столько охраны, что я и не думал, что смогу оказаться где-нибудь рядом с ним. Но я решил попробовать.

Я пробрался сквозь стену здоровых телохранителей, высунул свою руку и был удивлен более, чем кто-либо, когда он остановился и взглянул на меня. Я сказал ему: «Мой папа будет горд больше всего на свете, если узнает, что я пожал руку Человека». Он пожал мне руку, а потом мы просто начали болтать, постоянно стараясь игнорировать сумятицу и движение вокруг нас.

Много лет спустя я был в Нью-Йорке на выставке своих картин. Али был в городе по поводу какой-то благотворительной акции. Я подарил несколько картин его фонду, и кто-то решил, что будет весело, если мы соберемся вместе. Он пришел в мой гостиничный номер, и первое, что я сделал — это напомнил ему о нашей первой встрече. Как не экстраординарно это звучит, но он сказал мне, что помнит её. Не потому что он запомнил меня, а потому что я упомянул своего папу. Меня потрясло, что он смог вспомнить все те стремительные мгновения, особенно если учесть ту суматоху, которая окружала его все те годы.

Но тогда, хоть он и страдал от болезни Паркинсона, он продолжал оставаться отличным парнем. Что касается этой ужасной болезни, то когда она завладевает таким человеком, как Али, то может быть, немного заглушает его силы, но когда Али пытается побороть её, то он просто блещет своим молниеносным остроумием. И он — один из самых веселых людей, которых я когда-либо видел. Он напоминает мне Джерри Ли, а также моего папу, — умом, острым, как бритва.

Али принес с собой в тот вечер несколько своих волшебных штучек и начал демонстрировать их мне. Он показал мне волшебные книжки для раскрашивания и веревки для парения в воздухе. Он сказал, что занятие иллюзионизмом просто поразило его, и эта магия дала ему шанс еще раз захватить внимание зрителей. И это говорил человек, который держал в своих руках внимание целого мира многие десятилетия.

Он спросил меня, не хочу ли я научиться отличному оптическому трюку, и я ответил: «Конечно». Это когда ты стоишь под определенным углом, поднимаешь одну ногу, и это выглядит, как будто ты паришь в воздухе. Это отличный трюк, которым я не устаю удивлять своих внуков.

Мы с Али остались друзьями, и он все время посылает мне небольшие записочки и рисунки. У него — самый мелкий почерк из всех, кого я когда-либо встречал. Он пишет как букашка. Он однажды прислал мне крохотный рисунок, который был настолько мал, что в следующий раз, когда я виделся с ним, я взял этот рисунок, показал ему и спросил: «Что же изображено на этой бумажке?» Он ответил мне: «Это я нарисовал сердце с ногами».

Я рисовал его, и у него есть один из таких портретов. Кстати, я издал несколько литографий, на которых он нокаутирует Фрэзье, на которых мы вдвоем оставили автографы, и они были проданы за считанные минуты.

Позднее тем же вечером он решил: «Давай выйдем на 5-ю Авеню и остановим уличное движение».

Я спросил: «Что же ты хочешь сделать?»

«Мы с тобой, — ответил он, — пойдем по 5-й Авеню и остановим уличное движение. «Роллингстоун» по одну сторону улицы, а Мухаммед Али — по другую».

К сожалению, мы не смогли сделать это, так как он не очень хорошо передвигался. Я хотел этого, и он хотел этого, но люди из его окружения сказали: «Нет».

Тогда его менеджер спросил: «Эй, Али, как ты думаешь, кого остановят первым?»

Он ответил: «Белого парня».

Когда я наконец пожелал ему у выхода спокойной ночи и подумал, что он уже прошел внутрь, то повернулся к своей личной ассистентке Донне и радостно сообщил: «Я только что тусовался с Мухаммедом Али».

Но Али был все еще рядом, и он ответил: «Эй, я только что встретился с «роллингстоуном»».

Когда мы жили в Мэндвилле, я также познакомился с Бобом Марли. Кит, Чарли и я одновременно запали на реггей с островов в одно и то же время и достаточно рано. Тогда реггей еще не завоевал мир. Кит просто живет им, и я имел большое удовольствие представить его Джимми Клиффу. Я встретил Джимми на вечеринке и сразу подумал, что Киту надо встретиться с ним. Они были созданы друг для друга. Я взял Джимми, мы пошли в гостиничный номер Кита, и я прикрыл глазок рукой.

Я постучался: «Кит?»

«Иди на…», — последовал ответ.

Я постучал снова: «Здесь есть кто-то, с кем ты должен встретиться».

Он открыл дверь, и его плохого настроения как не бывало. Он увидел Джимми, немедленно протолкнул его в свой номер, обнял его, сел, зажег косяк, и с тех пор они стали самыми большими друзьями.

В реггее было нечто, что играло на сокровенных аккордах нашей души. Фундаментальный сырой ритм — общая любовь, которая составила основу нашего музыкального творчества, как и в блюзе. Внезапно появилось множество отличных реггей-групп вроде «Slickers» и «Heptones», Макса Ромео и Плуто Шервингтона. В те дни мы с Китом брали в клубы наши пластинки с реггеем, просили диджея поставить их, и если он отказывался, то рисковал оказаться на конце Китового ножа. Мы просто старались развеселить эти места.

В ноябре 1979-го Боб Марли и «Wailers» совершали свое мировое турне «Survival» («Выживание»), они играли в «Оукленд Колизеум». Один из гитаристов Боба, Эл Андерсон, потерял свою гитару и позвонил мне с просьбой взять на прокат одну из моих. Я не возражал и даже предложил подвезти её ему. Так что я полетел в Сан-Франциско и заказал такси до «Колизеума» за несколько часов до концерта, но парни из охраны Марли не пустили меня. Я объяснил, что я приехал с гитарой для Элла. Но они были такие здоровые ямайские парни, они не знали, кто я такой, и я в их глазах был просто каким-то тощим белым парнем с забавной прической, который хочет задаром попасть на концерт. Я перепробовал все убеждения, и когда это все не сработало, я решил, что единственный способ, которым я могу доказать им, что я — это я, это — сыграть.

Это было прослушивание. Я стоял перед артистическим входом на стадион и играл реггей-риффы, они стали тащиться, и спустя недолгое время решили, что я не болтаю. Так что они разрешили мне потусоваться в этой местности, пока не придет Эл.

Он провел меня за кулисы, где я потусил с «Wailers» в тумане дыма от травы. Мы смеялись, шутили и немного поджемовали. Я рассказал им, как мне нравится играть с ними реггей, — и почему бы и нет, эти парни ведь были королями реггея — и они попросили меня выйти поиграть с ними на бис. Я посмотрел на Элла, он поблагодарил меня за гитару и повел меня в гримерку Боба. Боб стоял посередине своей задымленной комнатки, раскачиваясь в такт медленной мелодии реггей. Привычный уже там дым марихуаны не угасал. Его глаза были полузакрыты, когда Эл представил меня ему. Я сказал: «Привет», и он просто подмигнул. Он был очень тихим парнем, и был где-то далеко вдали от энергии внутри своей группы. Мы вместе раскурили пару косяков и заторчали от нескольких его песен. Я сказал ему: «Так что, ты — единственный из группы, кто еще не знает, что я буду играть с тобой сегодня вечером, не так ли?» Он ничего не ответил. Но он посмотрел на меня так, что типа если можешь, то давай.