— Этих не считай. Это не мои воины.

— Я полагал…

— Я полагал… О том, с кем пойдут эти воины, еще рано судить. Даже мессир Ульрих этого не, знает. Это не отряд, а просто попутчики.

— Тогда, мессир, я не советовал бы атаковать. Один против двух — куда ни шло, но против четырех, почти против пяти… Монахи эти только по названию монахи, а так не уступят в бою даже рыцарям, не то что латникам.

— Я бы тоже не советовал атаковать первыми… — сказал отец Игнаций. — Ведь его преосвященство обвинит вас в том, что вы первым напали на его войско.

Вошел усталый, залитый чужой кровью и закопченный Корнуайе.

— Гильом, пошел отсюда! — приказал он, свирепо сверкнув глазами.

Тот недоуменно глянул на Альберта: дескать, что себе позволяет старый хрыч! — но Альберт понял, что дело серьезно, и торопливо сказал:

— Иди к воинам, Гильом, проверьте все посты… Живо!

Гильом пожал плечами и ушел.

— Ну! — спросил Альберт.

— Мало я тебя драл! — в сердцах сказал Корнуайе. — Они пойдут подземным ходом через избушку. Этот ход кончается в камине мессира Генриха. Глухонемой заговорил. Потом мы ему дали передохнуть, он выложил еще… Мне пришлось изрубить всех палачей. Всех четверых…

— Он сказал…

— Да, именно это… И это уже знают там, у монахов.

— Проклятье!!!

— Это еще хуже, чем я думал, — довольно спокойно произнес отец Игнаций.

— Маркграф знает?

— Нет. Да если бы и знал, его это устраивает.

— Верно… А матушка? Что она предлагает?

— Она сказала, что все в руках Божьих, сейчас главное, чтобы в замке никто, кроме тех, кто уже знает, ничего не подозревал.

— Прежде всего, — сказал отец Игнаций, — надо сделать так, чтобы из осведомленных остались только самые надежные. Всех глухонемых — уничтожить. Если хотя бы одна из бабок…

— Эй, Гильом! — крикнул Корнуайе, высунув голову в дверь.

— Ты же его прогнал проверять посты! — хмыкнул Альберт.

— Верно… Ум за разум зашел! — Корнуайе вытащил меч и попробовал пальцем острие. — Сам схожу…

С лестницы внезапно донесся дикий, душераздирающий вопль. Корнуайе, выхватив меч, осторожно выглянул из двери, после чего тут же захлопнул ее и задвинул на засов.

— Монахи в замке! Режут стражу, их там, внизу, уже около полусотни и вылезают еще…

— Дерьмо этот Гильом, а не разведчик! Монахи провели его, как мальца! — взревел отец Игнаций.

— Будет разбираться! — подтягивая к двери стол, орал Корнуайе. — Заваливай двери! — На лестнице тяжело грохотали сапоги, гул их по каменным ступеням все приближался.

— Попались, как в мышеловку! — проворчал Корнуайе и с размаху дал Альберту пощечину. — А все ты, баба несчастная!

Тот отшатнулся и, всхлипнув, залился слезами…

— Мордоворот ты старый! — сказал отец Игнаций. — Нечего сейчас друг друга оскорблять…

— Надо, — проворчал Корнуайе, — злее будет!

Ульрих проснулся от тяжелых ударов в дверь его спальни. Похмельная, еще не проспавшаяся его голова сообразила, однако, быстро. Марко и Франческо уже лихорадочно вооружались.

— Спокойней, спокойней, молодцы! — пропыхтел Ульрих, надевая кольчугу. — Эту дверь они так просто не вышибут…

Удары участились. Франческо, вытащив лук и стрелу, держал дверь на прицеле. Марко, хотя теперь у него имелся и меч, тоже навел на двери лук. Дверь наконец с грохотом полетела на пол, и вслед за ней в комнату ввалились несколько монахов с мечами и щитами. У некоторых были короткие копья, весьма удобные для боя в закоулках замка. Франческо и Марко в упор пустили в них свои стрелы. С такого расстояния даже из легкого лука Франческо можно было пробить кольчугу. Один из монахов был поражен в сердце ярко-красной стрелой из арабского лука. Что же касается Марко, то он сразил сразу двух — с лязгом и звоном они упали под ноги остальным. Ломившиеся в дверь за ними другие монахи отскочили, и Франческо с Марко успели вновь наложить стрелы на тетивы. Из проема двери в них как-то неуверенно бросили копье — Ульрих ловко перехватил его.

— Вперед! — крикнул он и метнул в монахов факелом, затем швырнул копье, а Франческо и Марко вновь угостили их стрелами. Факел подпалил рясу одного из нападавших, копье угодило в чье-то пузо, стрелы тоже нашли свои цели. Ульрих подскочил к двери, принял на свой изрубленный щит тяжелый, но неумелый удар, пинком стального башмака сшиб с пути рослого монаха и, размахивая мечом, выскочил на площадку. Вслед за ним выбежали и остальные. Здесь их положение было похуже, так как часть монахов успела отскочить от дверей наверх, а часть — вниз. Правда, лестница была узка, и больше чем по одному бойцу с каждой стороны монахи выставить не могли. Лестница в Шато-д’Оре устраивалась так, чтобы удобнее было обороняться от врага, наседающего снизу. Она, эта лестница, уходила вверх винтом, так что нападающие снизу воины с большим неудобством действовали мечом, а сверху разить их было удобно. Монахи, которые вынуждены были отойти наверх, оказались особенно опасными. Едва Ульрих выскочил на площадку, как в щит его лязгнуло копье. Отбросив его острие щитом, он размахнулся, и монах повалился на ступеньки.

— Вниз! — громко рявкнул он, но Марко, сообразив уже, что надо делать, со всей своей медвежьей силой принялся наносить сокрушительные удары мечом по монахам, находившимся внизу. Франческо тем временем, укрываясь за Ульрихом, словно автоматчик за танком, посылал стрелы вверх. После того как еще трое с воплями и воем скатились по лестнице к ногам Ульриха, нападавшие не рисковали больше высовываться из-за угла лестницы. Марко тоже несколько продвинулся вниз, награждая ударами монахов, — тем же было крайне неловко махать мечами, все время натыкавшимися на стену. Тяжелейшие удары дробили их щиты, а вслед за тем и головы.

— За ним, быстро! — приказал Ульрих и стал, прикрывая собой Франческо, отходить по лестнице — вслед за Марко. Ступеньки стали скользкими от крови. Здесь беспорядочно валялись разбитые щиты, вывернутые из рук мечи и копья, скорченные тела. Через несколько минут Марко, а вслед за ним и остальные были уже на лестнице, ведущей в главный зал. Тут на довольно широкой площадке валялась груда раненых и убитых. Среди мертвецов Ульрих узнал Магнуса фон Мессерберга, пригвожденного к стене ударом копья. Однако сокрушаться о его смерти было некогда. С треском и шумом наши герои рванулись вниз по лестнице — влетели они в главный зал как раз вовремя.

В зале стоял такой шум, гвалт, лязг и грохот, что впору было замазывать уши воском. Все убранство зала — столы, лавки, кресла — было переломано и перевернуто вверх дном. Несмотря на то, что стояла глухая ночь, тут было довольно светло — от уроненных и брошенных факелов полыхало несколько ковров, медвежьих шкур, обломки мебели. В отблесках огня матово блестели доспехи и оружие, метались фигуры людей. Слышались яростные выкрики, мясницкое хэканье, хруст костей, лязг железа, гулкие удары мечей по щитам, вопли и стоны раненых, предсмертные хрипы…

В толпе дерущихся трудно было разобрать отдельные лица. Мелькали лишь освещенные огнем фрагменты — бороды, лбы, оскаленные рты… Дрались кто чем: кто мечом, кто топором, кто палицей, кто дубовой доской. Убитых и раненых безжалостно топтали, кровь брызгала во всех стороны, ручьями текла по полу, стекаясь в липкие лужи, по которым топали сапожищами, на которых скользили, падали…

…Ввалившись в зал, Ульрих громовым голосом заорал:

— Война и любовь! — так что разом перекрыл шум схватки. Вот уж здесь ему было просторно махать мечом, почти как в палестинских пустынях! С нечленораздельными воплями Ульрих с чудовищной силой обрушивал свой тяжеленный меч на всякого, кто становился у него на пути. Его меч, казалось, был заколдован, и не было ничего, что могло ему противостоять. С ужасающим грохотом крепчайший металл рассекал кольчуги, расшибал стальные шлемы, сминал и пробивал щиты. Там и сям от его ударов вылетали из рук монахов вышибленные мечи, вместе с кистями рук грохались наземь палицы, как спички, ломались копья. Фонтанами била кровь из рассеченных тел, с хрустом разлетались вдребезги размозженные черепа, с глухим стуком валились наземь отрубленные конечности… Ужас охватил всех, кто видел эту картину.