— Ура нашему доброму графу!
— Слава госпоже Клеменции!
— Пусть не скудеет род ваш!
Из толпы вышел древний старик, разумеется, нетрезвый, однако довольно твердо стоявший на ногах.
— Любезные господа! — возгласил дед и бухнулся на колени. — Христом Богом вас прошу не прогневаться на мою глупость! Велите слово молвить!
— Молви, молви, — усмехнулась Клеменция.
Дед вопросительно глянул на Ульриха, видимо, разрешения одной Клеменции ему было недостаточно.
— Можно! — сказал Ульрих.
И дед, ударив лбом о землю, произнес:
— Благородные.. ик!… господа! Что я хочу сказать… ик!… Народ, значит, шато-д’орский, велел мне спросить, как же это теперь вы друг другу будете? Муж и жена? Прошу простить, ежели что не так сказал!
— Ты что это, старик?! — вскричала Клеменция, но вдруг сказала: — Да, мы муж и жена!
— Ур-р-р-а-а-а-а-а! — грянуло по всему Шато-д’Ору. — Ур-р-а-аа-а!
— Вы правы, мой победитель, — сказала Клеменция, — свежий воздух повлиял на меня. Погуляем по стене?
— Пожалуй, — ответил Ульрих. — Хотя, честно говоря, я ничего не понимаю…
— Народ признал вас, мессир Ульрих.
— Двадцать лет я ждал этой минуты… Послушай, раз уж все так получается…
— Ты желаешь лечь со мной? — Клеменция лукаво улыбнулась. — Неужели так трудно дождаться ночи?
Они поднялись по лестнице и пошли мимо часовых, которые приветствовали их, полагая, что мессир Ульрих и госпожа Клеменция проверяют посты.
Ульрих и Клеменция прошли по стене до Мысовой башни, нависавшей над крутым обрывом. Внизу в лучах заходящего солнца серебрилась река, она словно звала к себе… Несколько секунд, а может быть, минуту, они как завороженные смотрели вниз. Это была, возможно, самая страшная и сладкая для них минута… Лишь миновав Мысовую башню, Ульрих наконец признался:
— Черт побери! Мне хотелось схватить тебя и броситься вниз!
— Я тоже боялась чего-то в этом роде, — кивнула Клеменция. — Мне было страшно, но почему-то… тоже хотелось этого…
Ульрих обнял Клеменцию за пышную талию, а ее сильная рука легла ему на спину. Они в молчании, обнявшись, прошли по стене до следующей угловой башни, до Высокой. Здесь Клеменция отстранилась от Ульриха и, повернувшись к нему, сказала, глядя прямо ему в глаза:
— Здесь, в этой башне, я первый раз изменила тебе. Здесь я хочу к тебе вернуться. Но сперва, мой победитель, ты должен покарать меня. Накажи меня плетью, как подобает властелину…
— Но у меня нет с собой плети, — возразил Ульрих. — Да если б и была, не стал бы я бить тебя. Нам и так хорошо, забудем про измены.
— Вот тебе моя плетка, — сказала Клеменция, вытаскивая из-под платья плетку, которой она частенько порола не угодивших ей горничных. — Ты должен меня высечь, иначе душа моя будет страдать от неискупленных грехов…
— Грехи плетью не отпускают, — усмехнулся Ульрих. — В Италии я видел флагеллантов, которые толпами ходили по дорогам и пороли себя плетьми. Святости в этом ни на грош… Его преосвященство осудил их.
— Но мне это нужно! — настойчиво требовала Клеменция. — Я не могу вернуться к тебе, не пострадав хоть чуточку… Идем со мной!
Она увлекла Ульриха в башню. Отворив скрипучую дверь, они оказались в квадратной комнате. Наверху, на площадке, лязгали доспехи часового. Клеменция указала Ульриху на лестницу, ведущую вниз. По каменным ступеням они спустились на этаж ниже и проникли в тесную узкую каморку с низким потолком — Ульрих едва не задевал его головой. Почти всю комнатенку занимал обширный деревянный топчан с соломенным тюфяком. Клеменция задвинула засов, улеглась на топчан и подобрала юбку, оголив свой могучий розовый зад.
— Секи! — выкрикнула она со страстью. — Секи меня!
Ульрих неторопливо разделся, снял с себя вооружение и, по пояс обнаженный, подошел к Клеменции. Затем занес плеть над женскими ягодицами и нанес хлесткий удар. После чего швырнул плеть на пол и опустился на топчан. Платье Клеменции затрещало, из груди ее вырвался стон… Она опрокинулась на спину и, заключив Ульриха в объятия, прижалась к нему… И в тот момент, когда тела их устремились навстречу друг другу и зрелая мужская плоть соединилась со зрелой женской плотью, свершилось чудо, которое заметили лишь только эти двое. Это было чудо для двоих — чудо возвращения в молодость. Не топчан с тюфяком, набитым гнилой соломой, а нежная росистая трава, освещенная рассветным солнцем, была под ними в эти минуты. К ним вернулась юность…
— Ты слышишь? — задыхаясь, спросила Клеменция. — Ты слышишь? Птицы запели…
— Да, — сказал Ульрих, потому что ему действительно показалось, что соловей — или другой пернатый певун — поет где-то совсем рядом…
— Мы будем всегда, — сказала Клеменция, — всегда и во всех, до самого конца…
— Конца никогда не будет, — возразил Ульрих. — Все будет всегда, и мы будем всегда!!!
ЭПИЛОГ
Вот, собственно, и все. Наш роман, как и подобает всякому скверному роману, завершился счастливым концом. Все главные герои остались живы, из главных злодеев никто не уцелел. Поскольку мы с самого начала откровенно заявили, что все это чистый вымысел, то и напоследок не грех пофантазировать…
…Спустя неделю после всех вышеописанных событий Шато-д’Ор содрогался от свадебных плясок.
Ульрих, естественно, женился на Клеменции и благополучно прожил вместе с ней остаток дней своих, коих оказалось поболее, нежели он прожил к моменту нашего знакомства с ним, ибо Ульрих почил в бозе на девятом десятке лет. Клеменция пережила его на четыре дня.
Франческо-Франсуа женился на баронессе Агнес фон Майендорф и имел от нее трех дочерей и одного сына. Франсуа де Шато-д’Ор под конец жизни ушел в монастырь и принял имя брата Теофила; это было весьма своевременное решение, ибо он рано овдовел и до пятидесяти лет успел познать все женское население графства Шато-д’Ор и баронства Майендорф.
Альберта обвенчалась с Иоганном фон Вальдбургом и родила ему три пары близнецов. Все близнецы были натуральные мальчики и, разумеется, истинные разбойники. Лишь десять лет спустя после свадьбы Альберта призналась своему супругу, что именно она отрубила ему ухо на дуэли. Заметим, что это не расстроило счастливого отца семейства. Он охотно демонстрировал «уполовиненное» ухо и своим поражением в поединке с супругой гордился более, чем самыми громкими победами.
Альбертина вышла замуж за Марко, которому Ульрих пожаловал от себя лично баронство. Несмотря на разницу в летах, они жили дружно и успели родить семерых — трех сыновей и две пары девочек-близнецов. Старший из сыновей унаследовал баронство, а все прочие дети разошлись по монастырям, ибо так пожелала их богобоязненная мать.
Андреа сочеталась браком с Клаусом, которому пожаловали дворянство. Однако Клаус по-прежнему жил в своем лесном доме (разумеется, с любимой женой), где они родили двенадцать сыновей. Все сыновья благополучно выросли и дожили до седых волос. Семеро из них стали впоследствии лекарями — видимо, удались в отца, а пятеро — воинами, унаследовав эту доблесть от матери.
Поженились Рене с Мартой, у которых тоже было немало детей: четверо мальчиков и восемь девочек; да еще Марте удалось разыскать двух своих первых сыновей, которых также взяли в дом. Рене под надзором своей оборотистой супруги быстро богател и был, по-видимому, счастлив. Марта вела на редкость скромный образ жизни, не пила вина, регулярно исповедовалась и не изменяла мужу даже тогда, когда очень хотелось.
Седьмая свадьба была довольно необычной: женили пажа Теодора на обесчещенной им девице Сюзанне. Весь Шато-д’Ор покатывался со смеху, когда их вели к венцу. Однако и этот брак оказался счастливым, ибо уже в тринадцать лет Теодор стал отцом, а в тридцать его трудно было отличить от семнадцатилетнего сына. Добавим, что в свои тридцать он уже был начальником стражи в Шато-д’Оре и слыл умелым и опытным бойцом, а сын его стал латником под командой отца. И самое главное: Теодор к тому времени перерос жену на целую голову — так что супруги поменялись ролями.
