Когда к ней посватался Иоганн фон Вальдбург, она была убеждена в том, что час ее освобождения от безумно тяготившей ее невинности близок. Но тетушка запретила ей говорить «да», а спорить с ней не имело смысла, и, обливаясь слезами, Агнес отказала Иоганну. Правда, вскоре она оказалась помолвленной с Альбертом де Шато-д’Ором. Спору нет, кузен ей тоже был по сердцу. Правда, он пониже ростом и не так широк в плечах, но зато лицо его много нежнее и симпатичнее, а в фигуре больше стройности. В конце концов, Альберту отдаваться или Иоганну — какая разница, лишь бы мужчина.

Жених ее был галантен, но скромен и, судя по всему, не хотел торопить события. Агнес, напротив, жаждала торопливости. Несколько раз ей удавалось создать ситуации, в которых у него была полная и совершенно безопасная возможность лишить ее постылой невинности, однако Альберт, будучи то ли святым, то ли полным идиотом, этими ситуациями не воспользовался. Каждый раз он отвергал приносимые ею дары и довольствовался поцелуями вполне братскими, но холодными для будущего супруга. Однажды ей удалось прижать его руку к своей обнаженной груди. Это было в таком глухом месте замка, что ни одна живая душа не смогла бы им помешать, если бы Альберт выказал серьезные намерения. Но Альберт ограничился лишь тем, что довольно бесстрастно погладил трепещущие, пышущие жаром страсти груди своей кузины и хладнокровно предложил ей застегнуться, дабы не простыть. Обиженная этим, она прорыдала тогда всю ночь до рассвета, и даже обычный девичий грех не принес ей успокоения. Успокоила она себя лишь тем, что решила, выйдя замуж за Альберта, начать ему изменять со всеми, кто этого пожелает.

Ее вновь стал интересовать изредка появлявшийся в Шато-д’Ор Иоганн фон Вальдбург, который наносил официально целомудренные визиты Альбертине. Иоганн тоже был не против продолжения знакомства с Агнес. Более того, Агнес чувствовала, что этот-то парень наверняка не растеряется, оказавшись в ситуации, которую она подстроила Альберту. Единственное затруднение состояло в том, что Альберт и Альбертина никогда не оставляли ее наедине с Вальдбургом. И им пока приходилось обмениваться взглядами за столом или при встречах. Вчера Агнес едва не сомлела за столом от одного из таких взглядов Вальдбурга. Но тут произошло неожиданное. Обычно Альберт почти равнодушно взирал на то, как молодые или не очень молодые рыцари рассыпают комплименты его невесте-кузине, а то и бесстыдно поглаживают и пощипывают ее. Вчера же Альберт проявил внезапную ревность, оскорбил Вальдбурга, вызвал его на дуэль и отрубил ему ухо! Агнес прекрасно поняла, что разговор насчет сжевавшей баронскую грамоту коровы был только поводом для ссоры, истинной же причиной, без всякого сомнения, были ее, Агнес, прелести. И Агнес возликовала. Два молодых прекрасных рыцаря не в шутку бились за нее на мечах, оба пролили свою кровь за ее честь… Правда, побили Вальдбурга, того, за которого она переживала больше, нежели за жениха. Впрочем — какая разница! Из-за нее кипели страсти и лилась кровь. С той и с другой стороны. Правда, Альберт не позволил ей перевязать свою рану, но, во-первых, она расценила это как нежелание проявлять перед ней, перед невестой, слабость, а во-вторых, она почти не умела делать перевязки, и ее предложение жениху перебинтовать рану было чисто символическим. Нынешней ночью Альберт приснился ей и не покидал ее всю ночь. Боже, как все это было прекрасно!

Развалившись на кровати, Агнес мечтала о том, чтоб сон ее поскорее сбылся: «О, милый Альберт! Если бы ты мог явиться сюда сейчас, в эту комнату! Господи, хоть бы он влетел в это окно, провалился через крышу, вырос из-под пола, просочился сквозь стену, только бы оказался здесь, у меня! Пусть увидит меня, пусть обнимет, пусть ляжет на меня… Пусть!.. Сделай же это, Господи, не наказывай свою рабу так строго… О Господи, смилуйся, дай мне его, я хочу его, Господи!!!»

Всякий нормальный человек того времени счел бы, услышь он эту молитву, что дьявол прочно овладел душой несчастной девицы, и ее мольбы обращены не к Богу, а только к черту. Таких явлений в те времена и не понимали, побаивались, а посему жгли лиц, заподозренных в общении с дьяволом, на большом или медленном огне, дабы с помощью огня очистить душу несчастного от скверны. То, что при этом обугливалось тело, никого, кроме сжигаемого, не волновало. Жуткая мысль о том, что она молится дьяволу, вскоре пришла в голову и самой Агнес. Она проворно накинула на себя рубаху и платок, бухнулась на колени перед Распятием и долго и покаянно просила Бога избавить ее от искушений, соблазнов, а также от прочих козней нечистого. В завершение молитвы она пообещала прекратить свои сатанинские забавы и обещала сходить к исповеди. Затем, успокоившись, она отперла дверь и кликнула служанок.

— Мари! Жюли! Быстро, одеваться и умываться!

Оставив Агнес за утренним туалетом, перенесемся в комнату Клеменции, где паж Теодор читал ей Библию.

— «…И пришли пред Гиву десять тысяч человек отборных из всего Израиля, и началось жестокое сражение; но сыны Вениамина не знали, что предстоит им беда. И поразил Господь Вениамина пред израильтянами, и положили израильтяне из сынов Вениамина двадцать пять тысяч человек, обнажавших меч…» — читал мальчик латинский текст, а Клеменция в это время размышляла о своих делах. Монотонное чтение ее, разумеется, очень мало интересовало.

«Если Ульрих не вернется к вечеру, это значит, что план маркграфа удался, — думала она. — Но меня поражает наглость, с какой Ульрих вверил себя пути, зная, что маркграф сделает все, чтобы не пропустить его в замок. Андреа, безусловно, заслуживает розог! Дерзкая девчонка посмела вмешаться в дела господ! Хорошо, что еще полгарнизона не увела за Шато-д’Ором! Но каков мой возлюбленный деверь! Едет, словно его вокруг ждут только цветы и восторги — никаких преград! Неужели я волнуюсь? Господи, ведь все будет хорошо?! А что хорошо? Убьют Ульриха? Или хорошо, если он доберется сюда и убьет мое дитя? Господи! Разреши ты это как угодно — только без кровопролития…»

— Милая тетушка, — прошептал Теодор, — я, осмелюсь сказать, дочитал до того места, которое вы указали…

— Ну что же, молодец, — рассеянно сказала Клеменция, — иди-ка сюда…

«Зачем гадать, что может быть? — думала она. — Пути Господни неисповедимы!».

Теодор подошел к ней вплотную.

— Ну, что стоишь? — повысила голос Клеменция. — Забыл, чему я тебя учила?

Она задрала подол своего тяжелого платья и, не вставая с кресла, втянула мальчика между своими ногами, а затем спустила ему штаны.

— Ничего колбаска, — усмехнулась она, ощупывая напрягшуюся плоть Теодора, — вот сюда ее… Чик… И вставили…

— Милая тетушка, — сказал паж, — я не умею стоя.

— Это точно так же, как и лежа, только надо чуточку больше поработать!

— Вот так?

— Совершенно верно. И постарайся поменьше болтать.

— Слушаюсь, милая тетушка.

Упершись руками в могучие бедра Клеменции, мальчик, поблескивая глазенками, смешно возился у нее между ног, без усилий проталкивая в ее тело свою тонкую гибкую плоть. Клеменция, полулежа в кресле, прикрыла глаза и в полудреме продолжала свои размышления:

«Когда они придут, как их встретить? Сделать вид, что ничего не произошло? Могут подумать, что это оскорбление. Если сделать вид, что рада, не поверят. Нет, первое все-таки лучше, да и проще. Господи, да лишь бы он вернулся! Как нежно орудует этот ребенок… Но все же это не Ульрих, не Ульрих! Его бы мне сейчас… Свят, свят! Грех-то какой!»

— Тебе нравится так? — сонно спросила она пажа.

— Очень нравится, тетушка! — азартно сказал мальчик. — Приятно…

— Мне тоже нравится, — сказала Клеменция, — но так ты устанешь…

— Мне кажется, тетушка, что чем дольше трешься, тем слаще…

— Ого! Так ты, пожалуй, и брызнешь на меня…

Мальчик хихикнул и сказал, немного смущенно:

— Милая тетушка, мне не хочется писать…

— А ты думаешь, что брызнуть — значит пописать на меня? Нет, мой мальчик, если ты брызнешь, то не тем, чем писают… Пойдем-ка, ляжем на постельку!