– Если Бетшебе, жене Давида, удастся сделать Соломона вашим следующим царем, – сказал он ей на четвертый вечер, – то можно предположить, что он попытается отстроить Иерусалим так, чтобы город стал соперником Тира и Ниневии. И я убежден, что такой хороший строитель, как Удод, встретит там самый теплый прием.

– А ты? – молящим голосом спросила она и, помолчав, перевела разговор на Моав, расспрашивая Мешаба, похожа ли там жизнь на бытие Макора. Он описал ей прекрасные горные долины, что лежат к востоку от Мертвого моря.

– – Мы всегда воевали с евреями, – объяснил он, – и я уверен, что так будет и дальше. – Он рассказал ей волнующую историю о своей землячке Руфи, которая покинула Моав, чтобы стать женой еврея. – Она стала прапрабабушкой вашего царя Давида, – добавил он.

– Я этого не знала, – сказала Керит, откидывая голову, словно пытаясь воочию увидеть эту невероятную историю.

– Так что на самом деле царь Давид – моавитянин, – сказал Мешаб, – и в то же время наш самый жестокий враг.

– Давид? Жестокий? – Раб говорил о ее царе с неприкрытым пренебрежением, и она оскорбилась.

– Разве вы не слышали? Когда он впервые одержал верх над моа-витянами, то поставил всех пленников на колени перед ним прямо на поле битвы и заставил рассчитаться на первый-второй-третий. Каждый человек получил свой номер.

– И что потом?

– А потом среди нас, безоружных, появились его солдаты, и все пленники, которым выпали первые и вторые номера, были перебиты.

Помолчав, Керит спросила с неприкрытым ужасом:

– А тебе выпал третий?

– Нет. Я был вторым, но, когда солдат уже хотел нанести мне удар мечом, Давид остановил его и осведомился: «Не тот ли это Мешаб, вождь моавитян?» И, убедившись, что это я, сказал: «Он не будет убит. Он отважен и станет моим генералом», после чего спросил: «Признаешь ли ты Яхве, чтобы стать свободным?», а я ответил: «Я жил и умру с Баалом». Его лицо потемнело от ярости, и я подумал, что теперь-то он прикончит меня, но он лишь скрипнул зубами и бросил: «Не важно. Он смельчак. Освободите его». Получив свободу, я собрал своих разгромленных соплеменников и совершил отчаянный налет на вражеский лагерь. Я пытался прорваться к шатрам еврейских генералов. Вот тогда-то я и убил брата Амрама.

– В тот первый день Амрам сказал, что тогда хотел убить тебя собственными руками. Почему же он этого не сделал?

– Потому что Давид еще раз спас меня. И вместо смерти Амрам обрек меня на рабство.

Вздохнув, она сменила тему разговора:

– На другой день правитель сказал, что Давид может прибыть на север посмотреть на вашу систему. Скажи мне, есть ли шанс, что он возьмет Удода с собой на юг?

– Возможно. – Моавитянин хотел как-то успокоить эту нетерпеливую женщину, но в голове у него была лишь одна мысль: не стоит томиться по Иерусалиму, который станет для тебя ярмом на шее.

– Я не собираюсь оказаться там с ярмом! – твердо сказала она.

– Вы уже отягощены им, – сказал он. – И оно куда тяжелее того, что в тот день было на мне.

Они встречались и в пятый, и в шестой вечер и говорили до срединной стражи. Могучий моавитянин опять испытал желание избавить жену Удода от снедавшего ее голода и в последний вечер сказал:

– Керит, неужели вы не в состоянии оценить, насколько велик ващ муж – будет ли он здесь или же отправится в Иерусалим?

– Никто не считает Удода великим человеком, – ответила она.

– Я считаю. Когда казалось, что наши туннели так и не сойдутся, он взял всю вину на себя. Хотя он был мастером, а я всего лишь рабом.

– Он честен, – признала Керит. – Но когда я слышу его имя Удод, то вот о чем я думаю. – Она весело и добродушно рассмеялась. – Он хороший человек, и его все любят. Я тоже, – добавила она. – Но за последние три года я убедилась, что он не из тех людей, которых цари приглашают в Иерусалим. И я испугалась.

– А помните слова, которые ваш бог Яхве сказал неподалеку отсюда: «Не смотри ни на выражение лица его, ни на рост, ни на сложение. Яхве не смотрит, как человек выглядит, потому что это всего лишь его внешний облик. Яхве смотрит в его сердце».

Керит приняла упрек, но не стала отвечать на него, потому что имя Яхве, прозвучавшее из уст раба, отвлекло ее внимание в другую сторону и заставило спросить:

– Мешаб, почему бы тебе сейчас не принять Яхве и не стать свободным человеком?

– Я никогда не повернусь спиной к Баалу моавитян, – сказал раб, и это его упорство в вере заставило Керит вспомнить убожество лагеря для рабов. Она содрогнулась и тихо спросила:

– Тебе придется и дальше жить в том лагере? – Она передернулась при воспоминании о нем. – Сколько лет ты там провел?

– Семь.

Она склонила голову в знак уважения к человеку, который предпочитает унижение и убожество, но не предательство своего бога. Но уже следующим вечером на закате она встречала Удода, который, еле волоча ноги, переступил порог дома. Он шел пешком всю дорогу от Акко и был растрепан, неухожен и грязен. Пешком он шел потому, что финикийские чиновники прониклись к нему такой симпатией, что, когда он покидал Акко, они вернули ему не только то железо, за которое он заплатил, но вручили еще и дополнительную порцию его, и он предпочел погрузить его на мула, на котором мог ехать верхом. На сторожевом посту он забыл забрать свой кинжал, потому что со стражниками прикончил последний кувшин пива, и они хором исполнили песню из Сидона. А вместо кинжала у него теперь был прекрасный кипрский меч, который ему подарил правитель Акко вместе с двумя наконечниками для копий. Он чувствовал счастливую усталость и, когда затащил своего мула за ворота, сгрузил его поклажу перед резиденцией правителя, отвесил ей поклон и отравился домой к жене. Но едва только помылся с головы до ног, он позвал Мешаба, и они вдвоем спустились в шахту, где Удод подполз к каменной стене и приник к ней ухом. Он с удивлением отчетливо услышал, как за стеной работает ночная смена, и, когда повернулся к моавитянину, на его бородатой физиономии сияла неподдельная радость.

– Ты идешь в правильном направлении, – благородно признал он заслугу Мешаба, но, когда они спустились в шахту у источника и двинулись по туннелю, он сразу же увидел те радикальные поправки, которые в его отсутствие внес Мешаб. На четвереньках он подполз к каменной стене, прислушался к ударам молотов из другого туннеля и только тут осознал, как далеко он отклонился от курса и как вмешательство Мешаба спасло его от непоправимой ошибки.

Он обнял моавитянина и сказал:

– Когда мы расширим туннель, то сгладим этот выступ, и никто ничего не узнает.

Они выбрались обратно к источнику, и Удод принес ему свою благодарность:

– Когда твой молот сокрушит последний камень, ты станешь свободным человеком.

Оказавшись дома с Керит, Удод показал одну из обожженных табличек:

– Три года назад мы процарапали на ней чертеж. И сейчас пробились через камень. – Отбросив табличку, он обнял Керит и весело вскрикнул: – Считай, что Иерусалим твой! – Осыпая жену поцелуями, он шептал: – Это для тебя я прорыл туннель. – Он уже был готов вести ее в супружескую спальню, когда вспомнил о лежащей на нем ответственности и постучал в стену, чтобы привлечь внимание Мешаба. – Давай прямо сейчас спустим людям новые инструменты. Ведь ради них я и ездил в Акко. – И прежде чем идти в постель, он проверил, чтобы его рабы получили новые инструменты, чтобы снести остатки каменной преграды.

В последние дни месяца Этанима, когда жаркое время третьего года их работы подходило к концу, когда пошли первые дожди и можно было обрабатывать землю, стало ясно, что обе команды встретятся через несколько дней, но взаимное положение обоих туннелей пока так и не было определено; почти точно можно было утверждать, что один идет несколько выше другого или уходит в сторону, но, похоже, не было никаких сомнений, что два прокопа соприкоснутся хотя бы частью, после чего совместить их будет нетрудно. Возбуждение росло с каждым днем, и даже правитель надел старые сандалии и прополз по малому туннелю. Он удостоверился, что стал свидетелем чуда, претворенного в жизнь. Каждая из команд пробила примерно сто сорок футов сквозь твердый камень. Их вели самые примитивные инструменты, и тем не менее встреча должна состояться, как и планировалось, – с каждой стороны осталось преодолеть всего по два фута.