Один за другим Кюллинан вычеркивал доводы, которые вроде бы доказывали право евреев на эту землю, – язык, раса, перенесенные страдания, авторитет Библии, историческая несправедливость быть единственным цельным народом без родины – все это не производило на Кюллинана впечатления; но, когда он логично и по порядку отверг почти все доводы, осталось одно неколебимое соображение, и, как он убедился к концу первого года раскопок, эта проблема морального права продолжала беспокоить его.

– Что ты об этом думаешь? – как-то вечером спросил он человека, делившего с ним палатку.

К его удивлению, Табари выступил в защиту евреев.

– Для меня вопрос об этом историческом праве предельно важен, – сказал он. – Я считаю, что любой народ, которой доказал свою сплоченность и общую цель, имеет право на землю своих предков. Так что пусть даже на данном этапе евреи восстанавливают эту землю за мой счет, они, тем не менее, имеют на это право. Может, они берут на себя слишком много и действуют слишком быстро. Может, сегодняшний модус вивенди потребует уточнения по каким-то не самым главным вопросам. Но базовое право евреев быть там, где они сейчас, не может подвергаться сомнению.

Доктор Элиав был, как всегда, осторожен и задумчив. Раскурив трубку, он посмотрел в сторону дверей и тихо сказал:

– Поскольку поблизости нет репортеров, я признаюсь, что соображения Джемала относительно модус вивенди имеют смысл. В течение всей истории Израиль, как мостик между странами, мог вести полноценное существование, только если устанавливал крепкие экономические отношения с соседними государствами, как Сирия или Ливан, или же с соседними империями, такими, как Египет и Месопотамия. И мы были бы сущими идиотами, начни доказывать, что какое-то чудо в XX веке изменило эту фундаментальную истину. Так что нынешнюю враждебность между народами этого района следует считать лишь временным перерывом исторического процесса, и я убежден, что, поскольку этот временный перерыв противоречит сути истории, долго он не протянет. Как справиться с ним, сказать я не могу, но тут надо учесть весомость того факта, что мы обрели землю, поскольку понимали, как вернуть ей плодородие, и доказали это. И история обычно учитывает такие достижения.

– Но настоящая проблема, которая волнует Кюллинана, в другом, – предположил Джемал. – Так ли хорошо на деле это теоретическое хранительство? Не в этом ли твоя проблема?

– Совершенно верно, – согласился Кюллинан. – Из того, что я говорил раньше, вы знаете мои соображения по этому поводу. Передовое сельское хозяйство позволило англосаксам утвердиться в Америке. Более совершенное английское правление дало Англии временное владычество над Ирландией.

– Вот это слово «временное» пугает меня, – вмешался Элиав. – Ты хочешь сказать, что мы, евреи, будем здесь десяток лет, а потом…

– Конечно больше чем десяток, – засмеялся Табари. – Кстати, как долго Англия правит Ирландией?

– Шестьсот или семьсот лет, – ответил Кюллинан. – Вот это я и имел в виду, когда сказал «временно».

– Стало как-то легче дышать, – откликнулся Элиав. Он заметил, как Джемал хотел что-то сказать, но передумал и остался сидеть держа руки на коленях.

– Можем ли мы с этим согласиться? – спросил Кюллинан. – Что пребывание арабов и турок стало катастрофой, по крайней мере если речь идет о земле.

– Относительно арабов – никаких возражений, – вежливо согласился Джемал. – Несколько лет назад англичанин Джарвис указал, что столетиями мир заблуждался по поводу одной фразы. Мы называли бедуинов «дети пустыни», а на самом деле они были «отцами пустыни».

– Что он имел в виду? – уточнил Кюллинан.

– Стоит только бедуину сесть на верблюда и погнать своих коз, как он превращает в пустыню любую хорошую землю. Кстати, мало какой народ во всей мировой истории мог превратить в пустыню такие плодородные земли, как долина Нила, низины Евфрата и Галилею. – Засмеявшись, он добавил: – Это наш особый талант, но, конечно, у нас есть и другие. Один из них – настойчивость. Вы же знаете афоризм, которому учат нас, арабов: «Человек, который отомстил спустя сорок лет, слишком торопится».

– Вопрос, насколько я его понимаю, – пыхнул трубочкой Элиав, – вот в чем. Способен ли мир запретить бедуинам делать то, во что они с таким удовольствием превратили эту землю. Имеем ли мы право настаивать, что каждый кусочек творения – человеческая жизнь, река, выносливый скакун, участок земли – должен доводиться до высшей степени совершенства? Может, учитывая непостижимые пути Господа, бедуин, который творит пустыню, действует куда больше в соответствии с божественным планом для этого района, чем еврей, который доказал, что может уничтожить эти пустыни.

– Вполне возможно, – сказал Табари, – что Бог, увидев, что вы, евреи, и мы, арабы, сделали с этой землей и какие странные плоды взрастили на ней – ислам, иудаизм, христианство, – вскричал: «Превратить это проклятое место обратно в пустыню, чтобы тут больше не родилось ни одной религии во имя Мое!» Так что, может, путь бедуина – это путь Бога.

Когда в палатке появился фотограф с кофейником, собеседники расслабились.

– О чем спор? – спросил он, разливая кофе по чашкам.

– Я спрашивал – если Израиль заботливо относится к земле, дает ли это ему моральное право владеть ею?

– Смахивает на деловой подход империалистов, – весело сказал англичанин. – За что нас и выкинули из Индии.

– Ты прав, – сказал Элиав. – Если судить о еврее в Израиле лишь с точки зрения того, что он заботится о земле, то отсюда недалеко и до обвинения в империализме. Но пусть даже мы обсуждаем моральные права, признаюсь, что хотел бы задать один вопрос. Есть ли хоть один народ на земле, который может предстать перед справедливым судом с уверенностью в своих неоспоримых моральных правах? Хананеи прогнали первых владельцев, их выставили евреи, а потом тут прошла вереница египтян, персов, вавилонян и бог знает кого еще. Вы, арабы, – показал он на Джемала, – слишком поздно вышли на сцену. Именно слишком поздно. Вы просто чуть опередили крестоносцев и турок. Так чего ради Израиль, единственный народ на земле, призывают предстать перед международным судом и доказывать свое моральное право? Знаешь, когда в давние времена тут на холме был город, девушка, выходившая замуж, знала, что утром после свадьбы ее мать пронесет по улицам окровавленную простыню, доказывая, что ее дочь была девственницей. Какого рода простыню ты предлагаешь, чтобы израильтяне показывали всему миру? И кому? Перу, например, где лишили своих индейцев права на наследство и ничего этим не добились? Австралии, которая сознательно решила перебить всех тасманийцев и преуспела в этом? Португалии? Соединенным Штатам с их проблемой негров? Давайте сначала пронесем на улицам Иерусалима окровавленные простыни России, доказывающие ее невинность. Или простыни Германии и Франции.

Элиав разгорячился, чего сам от себя не ожидал, и англичанин сказал:

– Я всегда думал, что постельные принадлежности – прекрасная тема для разговоров за кофе.

А Табари предложил:

– Почему бы тебе не обрушить на них их же собственную Книгу: «Кто без греха, пусть первый кинет камень»?

Элиав рассмеялся и сказал, что приносит извинения, после чего в своей обычной неторопливой манере подвел итог:

– Вот к чему я веду. Главное оправдание Израиля в самом деле должно носить моральный характер – но не в том смысле, в каком у всех народов в прошлом было принято употреблять это слово. Мы не будем взывать ни к истории, ни к праву владения этой землей, ни к преследованиям, которым мы подвергались в других странах. Мы можем предстать перед всем миром и сказать: «Здесь, на этом маленьком клочке земли, мы показали, как люди самого разного происхождения могут в мире и гармонии сосуществовать друг с другом. С нами арабы и друзы, мусульмане и христиане познали социальную справедливость». Ты не прав, Джон, когда оправдываешь все лишь отношением к земле. Любой может добиться этого с помощью полицейской силы и опытных агрономов. Но предмет разговора – отношение Израиля к людям, к правам человека. – Помолчав, он показал на всех присутствующих черенком трубки. – Вот оно, наше моральное оправдание.