Когда условия отъезда были обговорены, герцог Поди подписал бумагу, и, когда прошли годы, этот запомнившийся факт был обращен против него. Подписал ее и архиепископ, что также было отмечено. Наконец доминиканец вручил документ еврею, предупредив его:

– Если хоть один пункт будет нарушен, ты никуда не уедешь.

Но все же Заки получил от него разрешение. Он в каком-то мистическом ужасе вылетел из комнаты, где и герцог, и его брат всегда справедливо относились к нему, ибо чувствовал, как крепнет то ощущение трагедии, очертания которой он лишь смутно осознавал; но, когда он пересекал площадь по пути в порт, где ему предстояло договориться с капитаном судна, он остановился у мраморной статуи кондотьера и пробормотал молитву: «Путь Бог, который позволил тебе завоевать этот город, позволит и удержать его».

По пути он стал обильно потеть. Хотя он уговорил и герцога, и архиепископа, и монаха, и к тому же капитана судна, ему еще предстояло убедить жену, что было труднее всего. Он абсолютно не сомневался лишь в одном: пусть даже он понимал, что надвигающаяся беда готова поглотить Поди, но, если жена и дочери откажутся бежать вместе с ним, ему придется остаться с ними.

– Рашель порой бывает сущим наказанием, – бормотал он про себя, – но мужчина не может бросить свою жену. Кроме того, она подарила мне трех прекрасных дочек. – Он молился, чтобы ради собственного же благополучия она позволила убедить себя.

Рядом с сапожной мастерской он попытался придать себе уверенный вид и, должно быть, преуспел в этом, потому что Рашель увидела – пора принимать решение.

– Я был у герцога, – начал он.

– Да?

– И он согласился отпустить нас.

– Куда?

– Кроме того, я повидался с капитаном, и он тоже согласен…

– Куда?

– Пути назад нет, Рашель, – взмолился толстый ребе. – Этот город ждут страшные дни.

– Куда? – заорала она. – В Салоники?

– Да, – отважно сказал он, выставляя вперед руки, чтобы отразить нападение, которое не могло не последовать.

К его удивлению, Рашель села. Она лишь тяжело дышала и, не издавая никаких других звуков, закрыла лицо ладонями. Помолчав, она всхлипнула и позвала из другой комнаты дочерей.

– Мы отправляемся в Салоники, – тихо сообщила она. Голос ее напоминал шепот вулкана, который боится взорваться. У старшей дочери Сары перехватило дыхание, и мать сорвалась со стула. – Да! – крикнула она. – Ваш отец забирает нас в Салоники! – Младшая разразилась слезами, и Рашель отпустила ей оплеуху. – Мы отправляемся в Салоники, – с истерическим смехом крикнула она. – И все вы выйдете замуж за турок! – Она рухнула на стул, но, когда дочки начали с плачем носиться по комнате, Рашель с криком «О Господи, мы едем в Салоники!» вскочила, дала каждой из дочерей по хорошему подзатыльнику и спокойно объявила: – Мы будем все делать, как говорит отец. И никто в этом доме впредь не посмеет спорить с его решениями.

Она сдержала слово. В лихорадочной спешке она принялась упаковывать вещи семьи, но, когда уже перевязала все тюки и свертки, проверить их явился монах-доминиканец. Он напомнил ей – многое из того, что она хотела взять с собой, по условиям соглашения принадлежит церкви. Заки испугался, что Рашель набросится на доминиканца, но она покорно отдала даже детские игрушки. Но когда монах в третий раз принялся за обыск, она, пробормотав «Очень хорошо!», объявила ему войну. Запрещенные к вывозу золотые вещи она так искусно распихала по самым неподходящим местам, что, когда семья ребе подверглась последнему обыску, она сумела протащить столько монет, что те смогли поддерживать семью в течение нескольких лет их бегства.

Евреи Поди пришли на пристань, чтобы попрощаться со своим перепуганным ребе, и они ему казались ожерельем драгоценных камней, рассыпанных по пирсу. На глазах у него были слезы, когда он слушал их прощальные слова, но, к счастью, ребе не слышал, как они перешептываются: «Вы только посмотрите на нашего сумасшедшего ребе. Совершенно потерял голову лишь оттого, что шлюха спустила с него штаны». Но тут по волнам словно скользнула тень смерти, в глазах у Заки потемнело, и он увидел, что ждет его возлюбленную общину. Вот стоит Якоб, который тоже участвовал в бегах, и в 1556 году он будет сожжен заживо. Рядом с ним стоит Меир, обожаемый друг, которого тоже сожгут в 1555 году. Вот сестры Руфь и Ципора; старшая погибнет на костре в 1555-м, а младшая умрет в тюрьме, разодранная на куски пытками. Вот и добряк Иешуа, который в 1556 году испустит дух на костре, но он избежит смерти в языках пламени, потому что, потеряв рассудок и ничего не понимая, скажет: «Конечно, я готов обратиться в христианство», и палач перед тем, как поджечь костер, милосердно задушит его.

Облака уплыли, и мрачные евреи расступились, давая проход на пристань улыбающемуся герцогу Поди.

– Прощай, Заки! – крикнул он. – Никто в Поди не питал к тебе злых чувств. Ты поступаешь очень глупо. – Но придет день, когда этот благородный человек претерпит унижения и гонения в своих же владениях из-за той помощи, что он оказал евреям в час их испытаний.

Было бы неверно утверждать, что в этот день 1541 года Заки, глядя на потемневшие лица своих друзей, точно предвидел, что их ждет, но он не сомневался, что случится нечто ужасное. Никто, даже его взбалмошная и верная жена, не мог понять причин, по которым к нему пришло озарение. «Если человек раз за разом вспоминает то, что вызывает у него ненависть, зло не замедлит прийти». Он обвел взглядом своих дорогих друзей, спутников его жизни, обреченных своей добродушной беспечностью, и заплакал.

Его жена, устыдившись последнего проявления его трусости, плакать отказалась. Но когда судно отошло от причала, она истерически закричала:

– Мы идем в Салоники!

В первые дни утомительного перехода она лишь держала дочерей при себе, но, когда мусульманские пираты стали угрожающе нагонять судно, тут и она заплакала:

– Для того ли ты взял нас в Салоники?

Она вызвала такой переполох, что капитан рявкнул:

– Ребе, заткни этой женщине рот – или я сдамся пиратам!

Заки подошел к жене и взмолился:

– Рашель, если уж мы покинули Италию, Бог теперь не бросит нас и мы не попадем в рабство.

Жена с таким неподдельным изумлением уставилась на него, что забыла о пиратах: ее муж продолжал нести чепуху, но, поскольку она уж вышла замуж за такого идиота, ей осталось только замолчать.

От пиратов удалось оторваться, но судну пришлось бросить якорь у берегов Северной Африки. В сапожниках тут не было нужды, и Рашель с девочками пришлось работать. Лишь спустя много лет они прибыли в Цфат.

Холодным зимним утром 1540 года жители города Аваро, что в Центральной Испании, нашли на порогах своих домов большой лист бумаги с печатным текстом. Святая инквизиция требовала, чтобы они сообщали обо всех, кто публично принял крещение как христианин, но втайне продолжает вести себя как еврей. Чтобы помочь выслеживать такое преступление, тут же приводился продуманный ряд признаков:

«Поставьте перед вашим соседом такие блюда, как свинину, кролика и морского угря, и, если он откажется от них, значит, он еврей.

Внимательно наблюдайте, чем ваш сосед занимается в пятницу. Накрывает ли он стол свежей скатертью? Зажигает ли он свечи по крайней мере за час до того, как это делают честные люди? Убирает ли его жена дом в этот день? Если вы поймаете его на этом, то вы имеете дело с евреем.

Поднимитесь в пятницу на крышу за два часа до заката и присмотритесь к каминным трубам города. Те, которые внезапно перестанут дымить с закатом, выдадут евреев. Немедля узнайте их имена.

Когда вы посетите дом соседа, посмотрите, не слишком ли часто он моет руки. Когда его жена замешивает хлеб, не бросает ли она кусочек теста в огонь? Если вы заметите хоть что-то из таких действий, сразу же сообщите о своем соседе, потому что он еврей.

Пусть ваш сосед и считается честным человеком, но не качает ли он головой вперед и назад, не сгибается ли временами в талии во время пребывания в церкви? Читает ли он псалмы, как честный человек, но не отказывается ли в конце повторять Gloria Patri? Не относится ли он с особым почтением к любым словам из Ветхого Завета? Не присыхает ли его язык во рту, когда он вынужден произносить «Во имя Отца, Сына и Святого Духа»? Если он что-то из этого делает, вы видите перед собой еврея.