– Это в тебя они бросают камни? – невинно спросила Яэль, наблюдая, как он работает.

– Да.

– Как тебя зовут?

– Менахем. Мой отец строит синагогу.

– Тот большой и сильный? – осведомилась она, изобразив косолапую походку Иоханана.

– Он рассердится, если увидит, как ты смеешься над ним, – сказал Менахем. Отношение жителей Макора заставило его обрести особую чувствительность.

Яэль осталась с ним, засыпая его кучей вопросов, и все то время, что ушло на четыре мешка, она смотрела, как работает Менахем.

– Отец по-другому крутит камни, – подсказала она ему. – Отец придерживает мешок коленями. – Наконец, когда с четырьмя мешками для греческого торговца было покончено, она вскарабкалась на них и показала Менахему, где он может помыться.

Он настолько хорошо справился с этой спешной работой, что обрадованная жена ребе решила и дальше иметь с ним дело, и он заменил одного из работников, который был и ленив и непонятлив. Менахем энергично и серьезно взялся за дело, и при нем мельница стала работать почти так же успешно, как и под руководством ребе Ашера. Пару раз перед ним мелькали картины будущего: он станет надсмотрщиком на мельнице, и тогда презрение, с которым к нему относились уличные мальчишки, исчезнет. Эти надежды подкреплялись присутствием Яэль, которая торчала рядом с ним каждый день. Когда он отправлялся на прогулку меж оливковых деревьев, она бежала за ним, но у этой обаятельной голубоглазой девочки внезапно вырвалось:

– Сестра говорит, я не должна играть с тобой, потому что ты бастард.

Менахем не покраснел, потому что мальчишки Макора давно вбили в него понимание этого слова.

– Скажи своей матери, что ты со мной не играешь. Ты помогаешь мне молоть зерно.

– На мельнице мы работаем, – сказала Яэль. – А под оливковыми деревьями играем.

Часто она брала его за руку, когда они прогуливались под густыми кронами. Некоторые из деревьев были настолько дряхлы и изъедены временем, что могли рухнуть от любого порыва ветра, а другие – юными и гибкими, как сама Яэль.

– Мне нравится играть с тобой, – как-то сказала она, – но что такое бастард?

В двенадцать лет Менахем и сам толком не знал смысла этого слова, кроме того, что с ним связана какая-то неприятность, имеющая к нему отношение. А вот в тринадцать – критический возраст для еврейского мальчика – он в полной мере осознал, какое на нем лежит пятно. Это был год посвящения во взрослые, когда ему предстояло во всем новом войти в синагогу, подняться на рострум, где в утро Шаббата читали Тору, остановиться перед священным свитком и в первый раз в жизни прочитать на людях слова Бога. В этот момент в присутствии мужчин Макора он перестанет быть ребенком и может уверенно сказать:

– Сегодня я стал мужчиной. С этого дня за свои поступки несу ответственность я сам, а не мой отец.

Но когда Менахему пришло время сделать этот важный переход от детства к возмужанию, войдя тем самым в сообщество взрослых людей Израиля, ребе Ашер, Божий человек, вернувшийся домой из Тверии, был вынужден известить мальчика:

– Ты не сможешь войти в собрание Господа, и так будет до десятого поколения.

Иоханан начал возмущаться. Он увезет сына в Рим. Он остановит работу над мозаичным полом. Он громовым голосом высказывал и другие угрозы, а его несчастный обреченный сын стоял рядом – высокий стройный юноша тринадцати лет. Мальчик был в том опасном возрасте, когда даже легкое прикосновение птичьего пера может резануть как ножом. Три дня он слушал, как шумно ссорятся его отец с ребе Ашером, и в первый раз перед ним с жестокой ясностью предстали все обстоятельства его появления на свет. Наконец он понял, что значит быть незаконнорожденным и какие жестокие последствия падают не на согрешившего, а на того, кто стал жертвой его греха.

Другие ребята его возраста, с которыми он дрался на улицах, надев новую одежду, представали перед общиной и, смущенные всеобщим вниманием, слушали, как ребе Ашер объясняет им пути Господни. Авраам, сын Хабабли-красилыцика, олух и круглый дурак, который так ничего и не смог усвоить из иудаизма и не понимал, что такое присутствие Бога, запинаясь, продрался сквозь строчки Торы и объявил, что теперь он мужчина. Община приняла этого недотепу, а Менахема – нет, и никогда он не будет членом общины.

Полный отчаяния, он убежал из Макора, и два дня его никто не видел. Ребе Ашер, понимая, какой тяжелый удар пал на мальчика, боялся, что он может покончить с собой, как порой в Палестине поступали бастарды, но Яэль, знакомая с привычками Менахема, отправилась в оливковую рощу и нашла его спящим меж корней дерева-патриарха, под которым они как-то играли. Взяв его за руку, она привела его к своему отцу, который сказал отщепенцу:

– Ты куда больше мужчина, чем все остальные, Менахем. Да, на тебя пала тяжесть закона, но то, как ты будешь нести эту ношу, определит и твою достойную жизнь на этой земле, и радость, которая ждет тебя в другой жизни. Моя жена говорит, что ты исключительно хорошо работаешь на мельнице. Эта работа навсегда останется за тобой, и пусть Бог дарует спокойствие твоему взволнованному сердцу.

– А синагога?… – спросил мальчик.

– Это запрещено, – сказал ребе, но неумолимость этого вердикта, вынесенного тринадцатилетнему мальчику, была столь тяжела, что бородатый мужчина разрыдался и, обняв Менахема, стал утешать его: – Ты будешь жить как дитя Бога… как Божий человек. Мудрецы говорили: «Жесток путь бастарда». – Он хотел сказать что-то еще, но его голос прервался из-за избытка чувств, и они расстались.

Так что тринадцатилетие принесло Менахему трудности, но и наделило его таким пониманием, которым обладал мало кто из взрослых. Он умно и толково управлялся с мельницей, прикидывая, как обеспечить продажу. Скоро он доказал, что лучшего специалиста на этом месте и быть не может. В том, что он, отверженный, работает на ребе, который и отверг его, не было ничего необычного; у красильных чанов отца Авраама работали рабы, которые вообще не были евреями, да и остальные евреи нанимали язычников, которые продолжали поклоняться Баалу и Юпитеру на горах, что стояли за городом. Менахем был рад иметь работу, а ребе Ашер был доволен, что наконец смог найти кого-то, кому мог доверять, и что высокое качество его продукции не пострадает.

В то же самое время отец мальчика, окончательно завершив строительство синагоги, должен был начать выкладывать мозаичный пол, и, хотя он с горечью воспринял отношение к своему сыну, эта работа давала ему вдохновение, и, когда Менахем не бывал занят на мельнице ребе, он помогал отцу в синагоге ребе. И работа, и отдых юноши, выставленного за пределы общины, были полны таких противоречий, в которых и прошел его тринадцатый год.

Едва только началась выкладка мозаики, как Иоханан счел необходимым посоветоваться с ребе Ашером, но бородатый комментатор вернулся в виноградную беседку в Тверии, так что каменотес, взяв с собой сына, пустился в дорогу, которая пролегала через лес. Для Менахема это было первое путешествие к морю Галилейскому. Добравшись до Цфата, они поднялись по крутому склону, и мальчик в первый раз увидел это сверкающее пространство моря и мрамор Тверии. Они замерли, очарованные могучим воздействием красоты: горы держали озеро в объятиях своих пурпурных склонов, коричневые тона полей отливали мягкостью птичьих перьев, от Иордана поднимался голубоватый туман, а луга мерцали звездами цветов. И пока каменотес, внешность которого меньше всего выдавала в нем художника, смотрел на искрящееся озеро, он наконец увидел законченный рисунок своей мозаики: горы, озеро, оливковые деревья и птицы – все заняли свои места, и он почувствовал такое неудержимое желание начать творить, что перед ним отступили все другие позывы. Теперь-то Иоханан видел, как он завершит пол в синагоге; теперь все, что ему оставалось, – это провести пять лет, выкладывая его.

Когда он шел по этому прекрасному, но ветшающему городу и вместе с Менахемом вышел к набережной, Иоханан испытывал и удовольствие и раздражение, замечая, как многочисленные девушки, болтающиеся у рыбачьих лодок, поворачиваются, глядя вслед красивому юноше, и пожалел, что подавил первоначальное желание дать мальчику новую жизнь на новой земле, – но строительство синагоги властно держало его в плену, и он никак не мог разобраться, какое и перед кем обязательство для него важнее. Наконец он нашел дом с глиняными стенами, где собирались толкователи, и отправил посыльного сказать ребе Ашеру, что явились гости. Примерно через час он появился перед ними. Глаза у него были полны грусти, потому что он так и не смог объяснить собеседникам некое желание Бога, но, когда он увидел Менахема, спокойно стоящего под лучами солнца, он напомнил себе, с каким достоинством этот юноша несет свою отверженность, и восхищение им заполнило душу ребе Ашера, очистив ее от печали, которая было там угнездилась.