В тишине оливковой рощи, где первый патриарх Цадок когда-то напрямую говорил с Богом, ребе Ашер слушал голоса Наамана и Акибы, которые оставили по себе память в Галилее.

Рав Нааман из Макора говорит: «Воздвигни ограду вокруг Торы, которая обережет ее от бездумных посягательств».

Ребе Акиба говорит: «Тот простой человек, который дарует радость своим соплеменникам, радует и Бога».

Рав Нааман из Макора говорит: «Жить вне закона Моисея – то же самое, что жить без защиты Божьей руки».

Ребе Акиба говорит: «Они пришли ко мне с плачем – с тех пор, как римляне опустошили эту землю, Израиль лежит в бедности, но я сказал, что эта бедность стала для Израиля красной упряжью на шее белого коня».

Рав Нааман из Макора говорит: «Я пожаловался, что есть два человека, но лишь один подает бедным. Бог сказал: «Ты не прав. Есть только один человек, потому что тот, кто не подает бедным, не человек, а животное».

Ребе Акиба говорит: «Евреи рождены для надежды, и в горе и отчаянии она должна лишь укрепляться. Ибо написано было, что храм будет разрушен, а потом восстановлен. Как мы могли бы восстановить его, если бы римляне сначала его не разрушили?»

Рав Нааман из Макора говорит: «Как корявое пятисотлетнее оливковое дерево дает прекрасные плоды – таков и человек. Как он может обрести мудрость, пока рука Бога не сокрушит его?»

Ребе Акиба говорит: «Израиль не должен быть подобен язычникам, которые благодарят за добро своих деревянных богов и проклинают их, когда случается беда. Когда все хорошо, евреи благодарят Бога, но и когда вершится зло, они тоже благодарят Его».

Рав Нааман из Макора говорит: «Есть закон – и закон прежде всего».

Но ребе Акиба говорит: «Он, кто гордится всего лишь своим знанием закона, подобен скелету мертвого животного на обочине дороги. Точнее, гниющая плоть привлекает внимание, но любой, кто проходит мимо, зажимает нос, потому что она смердит».

Ребе Ашер еще какое-то время вспоминал поучения покойных мудрецов, а при свете дня к нему пришло озарение, и он вернулся в город счастливый, как юный жених, поскольку пришел к выводу, что понял Божью волю: возникшая перед ним императрица Елена оповестила о строительстве христианской церкви, и конечно же Бог одобрил ее, ибо ее окружало лучистое сияние. Для ребе Ашера это означало, что и он должен воздвигнуть священное здание, и он отправился к югу от того места, которое императрица Елена выбрала для своего христианского храма, и здесь он наметил, где должна подняться небольшая синагога. Затем он собрал своих соплеменников и сказал:

– Годами мы молились в моем доме, но впредь нам не стоит этого делать. Мы построим синагогу, такую же, как в Кефар-Нахуме и Бири.

Все одобрили его предложение, но один из слушателей заинтересовался:

– А как мы будем за нее платить?

И тут ребе Ашер растерялся, потому что евреи Макора в большинстве своем были бедны. Из тысячи людей, которые здесь жили, – никогда еще за много столетий тут не обитало так мало народу – евреями было более восьмисот, но им не принадлежали никакие основные источники дохода.

– Как мы будем за нее платить? – повторил любопытный, и наступило молчание.

Откуда-то из задних рядов поднялся крупный и мощный мужчина, каменотес Иоханан, и сказал сквозь щербатые зубы:

– Ребе прав. У нас должна быть синагога. Вы будете кормить меня и мою жену, а я построю синагогу лучше, чем в Кефар-Нахуме.

Евреи знали, что всего несколько часов назад этот могучий мужчина с густыми мохнатыми бровями и волосатыми руками открыто не подчинился ребе, и ждали, что Божий человек отвергнет его предложение, но, к их удивлению, ребе Ашер объявил:

– От Птолемаиды до Тверии Иоханан считается лучшим каменотесом, и я буду снабжать его семью своей крупой. – Он тут же услышал и другие обещания, которые позволили положить начало синагоге. Так образовалось это странное, но плодотворное сотрудничество между мельником и каменотесом, которое должно было вернуть Макору его былую красоту.

До этого синагоги в Галилее обычно имели неприглядный внешний вид, как того требовали еврейские традиции, – серые снаружи, они дарили теплом внутреннего убранства, – но теперь этот могучий и даже страшноватый с виду каменотес принялся обтесывать куски белого известняка, которые его мулы таскали из каменоломни, и прошло не так много времени, как на стенах синагоги стали играть птицы, черепахи и рыбы, и, когда пошел второй год его трудов, евреи Макора увидели, что Иоханан, чувствуя поэзию камня, возводит настоящий шедевр. И казалось, чем тяжелее становилась его жизнь, тем бережнее он пускал в ход свое зубило. Если он так и не нашел способ сосуществовать с иудаизмом, Иоханан, по крайней мере, знал, как выстроить дом во славу иудаизма.

Но с внешней стороны его жизнь складывалась не лучшим образом. После начала строительства синагоги Тирза родила сына, и теперь в ней жила постоянная тревога, поскольку она отчетливо осознавала: ее сын был бастардом и никогда не сможет стать настоящим евреем. Ей постоянно казалось, что женщины Макора презирают ее, когда она проходит мимо. Как-то она в слезах прибежала к мужу: «Куда бы я ни шла, ребе Ашер следит за мной и возмущенно смотрит на меня!» Тирзу не покидала навязчивая мысль, что он проклял ее за то, что она нарушила закон, и женщина, заливаясь слезами, требовала от своего гражданского мужа: «Иоханан, увези меня в Египет или Антиохию!» Когда он спросил, что хорошего это даст, она не смогла дать связного объяснения, но высказала идиотское предположение, что там она сможет найти своего первого мужа. Каменотес попытался урезонить ее, но ничто из его слов не смогло утешить ее, так что он в растерянности пришел к ребе и глупо сказал:

– Объясни мне, что делать.

Тревога, звучавшая в просьбе Иоханана, заставила Божьего человека задуматься, и наконец он сказал:

– Уверен, что Бог считает Тирзу твоей женой, пусть даже и незаконной. На мне тоже лежит ответственность за нее, и если ей кажется, что я лично обидел ее, то хочу уверить ее в обратном.

Маленький ребе оставил свои кабинет и отправился извиняться перед Тирзой, но, когда он добрался до ее дома, Тирза покинула его. Ребе Ашер проследил ее до Птолемаиды, где она уже села на корабль, идущий в Александрию, а когда он обратился к раввинам этого города, те ответили, что женщина отправилась в Испанию.

Вот теперь ребе Ашер доказал, что он настоящий Божий человек, потому что он встретился с Иохананом и сказал:

– Пусть даже твой сын никогда не станет настоящим евреем, по крайней мере, сделаем для него все, что только можем.

Он организовал мальчику обрезание, в течение которого неуклюжий каменотес держал младенца на руках с таким изумлением, словно тот был пришельцем из другого мира.

– Да будет его имя Менахем Утешитель, – сказал ребе Ашер, словно заключая завет между этим ребенком и Богом, и, когда стало ясно, что Иоханан так никогда и не усвоит науку ухода за ребенком, ребе Ашер договорился с другой женщиной, что та будет присматривать за малышом, так что Менахем, красивый мальчик с выразительным лицом и большими черными глазами, рос, как и другие дети, если не считать, что он был очень умен.

После работы его отец, опустив голову на грудь и напоминая растерянного зверя, проходил через город, краем рта роняя короткие реплики и привлекая внимание легкомысленной молодежи Макора.

– Ничего нет в этом городе, – бурчал он. – Если хотите увидеть мир, уезжайте подальше от Антиохии. Эдесса! Какое у них там вино – до сих пор чувствую его вкус. Персия! Каким я был дураком, что покинул Персию. Там живут девушки шестнадцати народов, и они любят даже тех мужчин, у которых мало денег. – Он оказывал плохое влияние, но его оставляли в покое, потому что зубило в его руке было настоящим инструментом художника.

Как-то вечером, когда ребе Ашер пришел посмотреть на результаты дня, его охватило чувство, что синагога растет из земли, как каменный цветок, и он уверился, что, создавая это прекрасное здание, он удовлетворяет пожелание Бога, которое предстало ему в видении. Затем он посмотрел, как Иоханан в одиночестве обрабатывает камень, осторожно откалывая куски известняка, и, наблюдая, с каким мастерством каменотес извлекает выразительные образы из бесформенной глыбы, он сказал: