У подножия стены, освещенный пламенем факелов, которые держали его центурионы, стоял Веспасиан. Как солдат, он был полон твердого желания покончить с этой осадой.

– Игал, давильщик оливкового масла, я проглотил свою гордость и снова спрашиваю тебя: готов ли ты открыть ворота города?

– Никогда, – ответил Игал.

– В последний раз – готов ли ты согласиться на почетный мир?

– Это город Бога, – в темноте со стены ответил Игал, – и не может быть почетного мира с богами, которых вы доставили из Рима.

– Значит, ты хочешь пожертвовать жителями этого города?

– С нами Бог, и Он спасет нас, – ответил Игал.

В последний раз непреклонный римский ветеран и упрямый еврей встретились лицом к лицу на стене царя Давида. Оба они были примерно одного возраста, оба были преданы своему призванию, оба пользовались уважением и доверием, – и, когда Веспасиану пришло время умирать, он тихо произнес: «Римский император должен умирать стоя лицом ко всем своим врагам». Бросив столь дерзкий вызов, так он и встретил смерть. Из всех десяти предшествующих императоров от Тиберия до Домициана лишь он один избежал позорной гибели от меча убийцы, лишь ему одному, загнанному в угол, не пришлось кончать с собой. Но не могло быть никакого мира между ним и Игалом.

– Когда я в следующий раз увижу тебя, Игал, давильщик оливок, это будет страшная встреча. – И с этими словами Веспасиан удалился. На девятнадцатый день осады случилась ужасная вещь, а девятнадцатая ночь положила начало цепи событий, которые вовлекли в себя Иосифа и рава Наамана – и такими остались в истории. Игал протестовал в обоих случаях, но был бессилен предотвратить их. Утром того решающего дня Иосиф приказал своим солдатам вытащить бочки оливкового масла, собранного Игалом, и на площади между Аугустианой со снесенной крышей и разрушенным греческим храмом занялся большой костер. Когда Игал увидел пламя и понял, для чего оно предназначается, он спросил Иосифа, так ли это необходимо, и молодой генерал кивнул.

– Но мы ведем честную войну, – возразил Игал.

Чтобы ответить, Иосиф отвернулся от огня.

– Ты хотел этой войны. Так не плачь, когда я делаю все, чтобы победить в ней.

– Чего мы добьемся этим жестоким шагом?

– Он отбросит Веспасиана от стен.

– Но в то же время…

Иосиф разозлился и отошел от костра, на котором уже начинали кипеть бочки с оливковым маслом.

– Игал! – резко сказал он. – Ты знаешь, что, если римляне ворвутся в город, и тебя, и всех вас тут же перебьют. Ты все время знал это – так почему же сейчас ты трусишь?

– Сам я перестал бояться еще двадцать семь лет назад, – ответил Игал, – когда безоружным предстал перед генералом Петронием, и с того дня я уж никогда больше не боялся смерти. И я и ты, Иосиф, погибнем, но, если мы будем драться честно, римляне не тронут наших женщин и детей. А этот твой план даст им повод убить не только нас с тобой, но и перерезать детей.

Услышав от Игала, что в результате своего замысла и он сам, Иосиф, может погибнуть, молодой военачальник побледнел. У него перехватило дыхание. Игал не имел права произносить такие слова, предполагать такую возможность – это неблагородно. Он нетерпеливо отвернулся от Игала и приказал своим людям:

– Раздувайте огонь! И готовьте лестницы!

Игал, выставленный со сцены, заторопился домой к старому Нааману, чтобы заручиться его поддержкой против намерений Иосифа, но нашел старого бородатого ученого погруженным в размышления над святыми книгами, и ничто не могло вернуть его в этот мир.

– Рав Нааман, – взмолился Игал, – готовится ужасная вещь, и только в твоей власти остановить ее.

– Вопрос, Игал, – сказал духовный лидер, – теперь касается не Макора, а всего еврейского народа. Как нам выжить? Горячие головы вроде тебя и Иосифа настаивали на войне, а теперь нас сметут с лица земли. Синагоги рухнут, а наших детей в цепях уведут в рабство к язычникам. И меня не интересует, что генерал Иосиф делает или не делает в данный момент. Меня волнует только судьба еврейского народа, ибо то, что нас ждет в следующие месяцы и годы, может стать нашим концом.

Тщетно Игал старался вовлечь старика в серьезный разговор о кипящем масле, но тот мог говорить только о грядущих годах.

– Мы пережили вавилонское пленение только потому, что в этом городе были такие великие евреи, как Иезекииль и Риммон. И потому, что нас спасли персы. Кто спасет нас на этот раз – ведь больше не осталось ни одного перса. И когда мы покинем Макор, мы уйдем из него навсегда, и наши дети, и дети их детей будут обречены из поколения в поколение скитаться по чужим землям. – Старик, испуганный представшими перед ним видениями, схватил Игала за руку и вскричал: – Как нам выжить?

Давильщику оливок не представилась возможность ему ответить, потому что на стене раздались крики. Евреи Макора радовались так, словно одержали победу, так что Игалу пришлось оставить старого ученого; он знал, что в этот момент его сограждане своими действиями обеспечили себе не победу, а страшное поражение.

В шесть разных мест на стене, откуда римляне пытались захватить башню, люди Иосифа втащили бочки с кипящим маслом и принесли ведра, чтобы черпать его. Под прикрытием лучников они ждали на стенах, пока римляне в доспехах оказались в пределах досягаемости, а затем с удивительной сноровкой окатили их кипящим маслом и разразились радостными криками, видя, как эта жгучая жидкость проникает под доспехи, прожигая плоть. Римляне, застигнутые врасплох, никуда не могли деться от этих мук, и, где бы ни находился легионер, ему оставалось лишь обеими руками тщетно срывать прикрывающие его кожу и металл, спасаясь из своей пылающей тюрьмы. Масло продолжало кипеть на его коже, он терял равновесие и с криком скатывался вниз, где и оставался в мучениях умирать от ожогов.

Самое ужасное в этих смертях было то, что гибнущие валились прямо в середину тех, кто стоял у подножия стен. Им приходилось смотреть, как изуродованные тела с криками корчатся между ними, как у них под ногами товарищи молят о спасении, но помочь им никто не в силах. Раз-другой друзья пытались поливать их водой, но это приводило лишь к тому, что масло растекалось, усугубляя страдания. Солдат из Галлии, беспомощно глядя, как его товарищ по палатке в смертельной муке корчится на земле, проткнул копьем шею друга, милосердно убив его.

К этому месту под стеной и прибыл Веспасиан. Тут в своих доспехах лежали шестеро римских солдат, взывая о смерти, которая избавит их от невыносимых страданий. Он опустился на колени рядом с воином, который отважно служил Риму, и положил руку на его обожженный лоб. Масло, сказал он про себя и, рассмотрев пальцы, потер их, оливковое масло. Солдат умер. Повернувшись к Траяну, Веспасиан сказал:

– Когда мы возьмем город, я хочу, чтобы как можно больше пленников остались в живых.

Той же ночью Иосиф начал свой подкоп. Он собрал встречу, на которую пришли Игал, Нааман и сопутствовавшие Иосифу профессиональные наемники. Коротко, в нескольких словах, он сообщил:

– Исключительно важно, чтобы римляне не захватили меня. Я нужен и в Иотапате и в Иерусалиме. Я бы не хотел оставлять Макор в этот критический час, но благополучие еврейского народа требует, чтобы я покинул его… меня повсюду ждут более важные обязанности.

Игал не возражал, ибо он всегда знал, что Иосиф – важный человек, но, когда командующий всеми силами Галилеи объяснил, как он собирается бежать, Игал был изумлен.

– Мой инженер изучил положение дел, – сказал молодой генерал, – и он считает, что это будет для нас совершенно безопасно – пробить небольшой туннель от источника, идущий кверху, который выйдет на поверхность где-то за стенами, в вади, где нет римских часовых.

– И ты хочешь подвергнуть опасности целый город, только чтобы спастись самому? – не веря своим ушам, переспросил Игал.

– Никакой опасности не существует. Через последний слой земли мы пробьемся ночью, – объяснил Иосиф, – потом аккуратно прикроем отверстие, и никто ни о чем не догадается.