– С кем я разговариваю? – стоя твердо как скала, крикнул римлянин.

– Я Игал.

– Есть ли у тебя право представлять город?

Игал не нашелся что ответить. У него не было никаких прав, если не считать тех, какими обладает каждый честный еврей, которого уважают соседи. Он не был ни военачальником, ни ученым, ни купцом и ни красильщиком. Игал промолчал, и Веспасиан крикнул:

– Игал, кто ты?

– Я работаю на давильном прессе, – ответил маленький еврей.

Римляне покатились со смеху. Даже Тит, сын Веспасиана, улыбнулся – подумать только, давильщик оливкового масла ведет переговоры с полководцем, под командой которого три легиона. Но сам Веспасиан не смеялся. Всю жизнь он до смешного переживал из-за того, что вышел не из семьи патрициев, а был сыном простого земледельца. И по собственному опыту он знал несокрушимую мощь моральной убежденности, которой обладают такие простодушные люди. Он с уважением обратился к нему:

– Игал, давильщик оливкового масла, римский император Нерон требует, чтобы ты открыл ворота своего города.

– Этого сделать мы не можем, – ответил Игал. – Мы не считаем Нерона богом.

– Игал! – заорал коренастый старый вояка. – Открой ворота, и пусть этой ночью ко всем нам придет мир.

– Этого сделать мы не можем, – повторил упрямый еврей.

– Ты видел нашу силу. И понимаешь, что со временем мы сокрушим вас. Это твоя последняя возможность – так вы согласны на почетную сдачу?

– Нет. Мы не будем почитать твоих золотых орлов.

– Я еще увижу тебя мертвым, Игал! – в сгущающиеся сумерки крикнул великий полководец, и Иосиф, оставаясь невидимым для римлян, дернул Игала за плащ и прошептал:

– Ты хорошо ему отвечал.

Когда уже спустилась ночь, Веспасиан, раздосадованный воинской стойкостью евреев, собрал всех командиров в своем шатре под оливковым деревом и задал им вопрос:

– Откуда у этих евреев такое нахальство?

– Они всегда были упрямыми, – сказал Траян. – Им мало чего нужно, но на этом они настаивают неотступно.

– Тебе раньше доводилось с ними драться? – спросил Веспасиан.

– Нет, но я знал их по Александрии. По мелочам они не спорят, но вот что касается главного… – И командир 15-го легиона, «Аполлинариса», скорчил кислую физиономию.

– Что за главное? – спросил Веспасиан. – Что-то, связанное с богами?

– Что касается религии, – сообщил Траян, – вот тут они особенно неуступчивые.

– Какая у них религия?

– Прежде чем мы вышли из Рима, я поинтересовался, – объяснил Тит – Евреи поклоняются золотому ослу, которого держат в своем храме в Иерусалиме. Раз в год каждый правоверный еврей целует задницу этого осла.

Генералы засмеялись, и Тит продолжил:

– Главный их бог – это Баал, с которым наши предки встречались в Карфагене. Обрядом обрезания они уродуют друг друга, но, похоже, он не влияет на их плодовитость, поскольку их уже три с половиной миллиона.

Веспасиан нахмурился, но Тит успокоил его:

– На самом деле их куда меньше. Они вечно спорят и не потерпят настоящего военного правления. В лучшем случае они храбры. Но скорее всего, это сброд, который разлетается во все стороны.

– Я видел в этом Игале из оливковой рощи какие-то следы растерянности, – сказал Веспасиан.

Выйдя из палатки, он пошел бродить меж оливковых деревьев, которые его противник растил много лет. Генерал не потерял опыта и глазом земледельца отметил, что они ухожены и в хорошем состоянии. Вернувшись к палатке, он откинул полог и, просунув голову, спросил у тех, кто помоложе:

– Как вы думаете – это и есть его роща?

– Кого? – спросил Траян.

– Игала. Того, с кем мы и воюем.

Но прежде, чем Тит успел напомнить отцу, что, по словам Игала, он работает в роще, а не владеет ею, Веспасиан опустил полог и вернулся к своей одинокой прогулке в оливковой роще. Он подошел к старому дереву, которое было умело обрезано, чтобы лучше плодоносить, и убедился, что обрезкой занимался подлинный мастер своего дела. Ударив по стволу кулаком, он пробормотал:

– Игал говорил правду. Он в самом деле занимается оливками. Скорее всего, он не мог знать те фокусы, которые сегодня евреи пустили в ход.

Стоя рядом с деревом, Веспасиан продолжал гневно пинать его корни, но внезапно успокоился. Набрав в грудь воздуха, он стиснул кулаки и заорал в ночь:

– Клянусь тенью отца, там кто-то другой!

Кинувшись обратно к палатке, он рывком откинул полог и схватил Тита за складки туники:

– В Птолемаиде ты ошибся!

– В чем?

– Иосиф здесь, в этом городе, – сказал Веспасиан, расхаживая по палатке и вздымая пыль, хотя земля была прикрыта коврами. – Он как-то проскользнул сюда до нашего появления. Потому что никто из тех, кто занимается оливами, не мог бы обрушить башню так, как это сегодня сделали евреи.

– И что ты собираешься сделать?

– Я собираюсь выволочь генерала Иосифа из толпы этих евреев и доставить его обратно в Рим, когда там состоится триумф. А когда смолкнут барабаны, я удавлю его.

Веспасиан пошел спать, но за час до рассвета слуга разбудил его, а он, в свою очередь, поднял Тита и Траяна, потому что оставался крестьянином и привык вставать раньше всех.

– Мы не уйдем из этого лагеря, пока не возьмем Макор. Сегодня я хочу, чтобы на штурм были брошены все, кто может носить оружие.

В стенах города Иосиф предупредил своих еврейских воинов:

– Нас ждет второе испытание. Он попытается запугать нас, но если мы сегодня выстоим, то спасены.

И настали двенадцать часов ужаса, когда на город сыпался дождь стрел, копий и огромных камней, а осадные машины продвигались вперед – огромные башни, с верхних площадок которых защитников засыпали стрелами, а могучие баллисты швыряли в город камни размерами с небольшой дом. Весь день по всему периметру города натиск не ослабевал. Часто казалось, что многочисленные отряды римлян вот-вот сломят сопротивление, но в эти критические часы блистательно действовал Иосиф. Он носился от одного опасного места к другому, поднимая в атаку своих бойцов, словно их было сотни тысяч, увертываясь от римских стрел и не боясь смерти. Никто не сомневался в его храбрости – он дрался так, словно лично хотел отбросить римлян от Галилеи, и, не прояви он такого мужества в этот день, Макор мог бы пасть.

Он устоял. Каким-то чудом горстка евреев на стенах, возведенных времена царя Давида и отремонтированных Иеремотом во времена Гомеры, отбросила все силы, которые Веспасиан только и мог кинуть против них. Валуны разрушили Аугустиану и проламывали крыши домов, но ворота города, самая важная точка в обороне города, остались несокрушимы. Обстрел с осадных башен разрушил прекрасные колонны древнего греческого храма, но задние ворота тоже устояли, и, когда спустилась ночь, стало ясно, что отчаянные усилия римлян выдохлись и атакующие ничего не добились.

В эту ночь Игал, как всегда, собрал в своем маленьком жилище девятнадцать членов семьи и вознес благодарение Богу за все, что Он сделал для Своих евреев, когда казалось, что судьба города висит на волоске. Накинув на плечи шерстяной талес, он молился в свойственной евреям манере, раскачиваясь вперед и назад, как всегда полагается делать перед трапезой. Затем он обсудил с сыновьями события сегодняшнего штурма и поиграл с внучатами, которые уже начинали маяться голодом – но при осаде его было не избежать. Испытывали они и жажду, потому что, хотя у Макора было вдоволь воды из скрытого источника и хотя большие запасы ее хранились в емкостях, генерал Иосиф строго приказал беречь влагу, если придет черный день и источник попадет в руки римлян. В других семьях не соблюдали его требований и пили, сколько хотели, но Игал, стоящий во главе обороны, понимал, чем руководствуется Иосиф, и в его доме воду берегли.

Берурия принесла ужин – немного бобов, хлеба и оливок. Игал торжественно раздал пищу малышам и с серьезным лицом смотрел, чтобы они не начали есть раньше старших. Это была игра, которой он всегда занимался с детьми, и, как бы они ни были голодны, малыши всегда с удовольствием принимали в ней участие, находясь под взглядом его то серьезных, то улыбающихся глаз, пока Игал продолжал умело раздавать скромные порции. Но в этот вечер он так и не успел покончить с ними, потому что прибежал посланец с призывом спешно идти на стену. Опасаясь беды, Игал оставил давленые оливки и, даже не сняв талеса, покинул дом.