– Обычное различие! – фыркнула она.

– Кто ты сама? – спросил Кюллинан.

– Конечно ашкенази. – Похоже, она тоже этим гордилась.

Затем он стал обращать внимание на краткие упоминания в прессе, такие, как, например, что «сефарды могут относительно улучшить свое положение в Израиле, только получая образование». Он спросил Веред, что это значит, и снова она отбрила его:

– Джон, это всего лишь мелкая проблема с образованием, о которой мы в свое время позаботимся.

Но через несколько дней один из лидеров сефардской общины – что бы она собой ни представляла – заявил:

– Мы, сефарды, сталкиваемся с откровенной дискриминацией в попытках получить образование, а также она чувствуется во всех аспектах общественной жизни в Израиле.

И снова Кюллинан спросил, что это значит, и снова Веред заверила его:

– Ничего особенного, Джон. Не стоит обращать внимание.

Не в состоянии получить разъяснение от своих коллег, Кюллинан направился в библиотеку, где исторические труды подтвердили его общее первоначальное представление. Ашкенази упоминались в Торе как небольшое еврейское племя, чье название стало в конечном итоге употребляться для обозначения Германии, а поскольку именно из нее евреи эмигрировали в такие страны, как Польша, Америка и Россия, большинство евреев в западном мире причисляли себя к ашкенази. Сефардами же считались те евреи, которые сначала перебрались в Испанию, а уж оттуда в такие страны, как Марокко, Балканы, очутившись в не столь цивилизованной части мира. Между двумя общинами разгорелась междоусобная борьба: сефарды считали себя аристократией иудаизма, в то время как ашкенази были необразованными сельскими тружениками. Именно из среды сефардов вышло много великих личностей, оставшихся истории, – например, Маймонид и Спиноза, – и конечно же в Америке именно они составили элиту, типичными представителями которых были такие люди, как Кардозо. Но затем образование стало доступным и в Восточной Европе, ашкенази быстро воспользовались этой возможностью и заняли главенствующее положение, а некогда высокоуважаемое имя сефардов тускнело и теряло свой блеск. Сефардами стали называть всех евреев, которые не были ашкенази, не обращая внимания, имели ли они какое-то отношение к Испании или нет. Так что сегодня сефардами называют практически всех восточных евреев, противопоставляя их европейским. Люмпен-пролетариат – и умелые специалисты из России или Германии. Отличия двух групп не так уж и существенны: ашкенази говорят на идиш, в основе которого лежит немецкий; многие сефарды пользуются латино, искаженным испанским. У них разное произношение иврита, в сефардийских синагогах другие ритуалы, но ашкеназийские синагоги богаче.

До появления нацизма и провозглашения Израиля различия между ашкенази и сефардами сходили на нет и практически полностью исчезли; из 16 с половиной миллионов евреев в мире не менее 15 миллионов были ашкенази, и они контролировали все важнейшие начинания, комитеты и организации. Кюллинан усомнился, знал ли он вообще кого-то из евреев-сефардов. «Скорее всего, в Чикаго их немного».

Но после того как во Второй мировой войне было уничтожено 6 миллионов ашкенази и еще 3 миллиона оказались запертыми в России, влияние сефардов пропорционально усилилось, а появление Государства Израиль с его географическим положением в Азии привело к тому, что в нем обосновалось куда больше восточных евреев, сефардов, чем европейских ашкенази. И недавно еще уничижительный фактор стал одним из важнейших и существенных.

– Евреи не будут обсуждать с тобой эту тему, – предупредил его Табари, когда они ехали в Акко за припасами. – Они надеются, что, если на эту проблему не будут обращать большого внимания, она исчезнет как бы сама собой.

– В чем ты видишь эту проблему? – спросил Кюллинан, глядя, как из моря поднимаются величественные шпили Акко.

– Ну, мне, как арабу, естественно, ближе сефарды, и, может, я смотрю на вещи с их точки зрения. Но не думаю, что руководствуюсь предубеждениями, когда вижу, что сефарды составляют более половины населения Израиля – и в то же время им принадлежит менее пяти процентов хороших рабочих мест.

– Дело в образовании? – предположил Кюллинан.

– И в их разболтанном образе жизни. – Подумав, араб добавил: – Вот как давай на это посмотрим. Если я отправляюсь на пикник в еврейской компании, то лучше, чтобы это были сефарды. Не сомневаюсь, что мы весело проведем время. Но если я руковожу предприятием и хочу получать прибыль, то предпочту взять на работу ашкенази-менеджера и как можно меньше сефардов-рабочих.

Казалось невероятным, что такая ситуация может существовать в Израиле, возникшем как ответ на дискриминацию, но Кюллинан промолчал. Лишь потом он спросил:

– У нас на раскопках работают сефарды?

– Конечно, не в руководстве. У них нет достаточного образования. Нет сефардов и среди кибуцников, потому что они чураются такой жизни. Двое наших лучших добровольцев из студентов – сефарды. И естественно, все наши марокканцы. – Несколько минут он следил за дорогой, а потом добавил: – Толковые ашкенази, такие, как Веред и Элиав, обеспокоены, как бы продолжение иммиграции не превратило Израиль в сефардское государство.

Кюллинан спросил, так ли это будет плохо, но Табари отказался продолжать разговор:

– Послушай, старина, мне, арабу, как-то не с руки обсуждать чисто еврейские проблемы. Спроси у Элиава. Или у Веред.

– Я спрашивал. А они говорят: «Это не так уж важно».

– Как ашкенази, они не могут говорить иначе. – Он произнес это без злобы, но с решительностью, которая давала понять – «мне больше нечего сказать». Но, не преодолев и сотни ярдов, он добавил: – Вот о чем стоило бы задуматься. Известный кардиолог из Америки обследовал тысячу израильских евреев. У 64 процентов ашкенази не исключалась возможность сердечных заболеваний. Среди сефардов таких было меньше двух процентов.

В Акко Кюллинан в очередной раз удивился легкости и непринужденности, с которой Табари переходил от одной лавчонки к другой, перешучиваясь с окружающими и задешево покупая нужные для лагеря товары, но затем Кюллинан принялся бродить сам по себе и оказался перед небольшим строением с глинобитными стенами, откуда доносились громкие голоса. С улицы были слышны пение и возгласы. Кюллинан было двинулся дальше, но его радостно окликнула на испанском стоящая в дверях дородная женщина:

– Заходи, американец!

Он не очень хорошо владел испанским, но на раскопках в Аризоне усвоил несколько обиходных выражений.

– Que vaya? [11] – спросил он.

– Праздник в честь Элияху, – ответила она, предлагая ему бутылку пива. Работая локтями, она проложила ему путь через толпу и завела в маленькую синагогу, размерами не больше гостиничного номера, где вплотную друг к другу стояли не меньше полусотни бородатых восточных евреев, которые что-то радостно орали. Прихожая была забита женщинами и подростками, малышами и гавкающими собаками. Служба, еще не начиналась, и из рук в руки беспорядочно передавались бутылки пива, израильские сандвичи – карманчики из теста, набитые вкусными вещами, огромные бутылки апельсинового сока и тарелки с гороховой кашей. В этом оживлении царил невообразимый галдеж, когда толстый синагогальный служка рявкнул:

– Ты!

Но лишь когда окружающие стали тыкать Кюллинана локтями в ребра, он понял, что служка обращается к нему.

– Надень шляпу на «бет кнессет»! – заорал служка.

У Кюллинана не было головного убора, но толстуха нашла ему кипу, и он пристроил ее на затылке.

– Теперь ты такой же еврей, как и все мы, – сказала она на приличном английском.

– Какое это имеет отношение к Илие? – спросил он.

– Мы пойдем в его пещеру, – объяснила она.

– Где она?

– В Хайфе.

– Пойдете пешком? По такой жаре?

От Акко до Хайфы лежало, должно быть, больше пятнадцати миль.

– Мы пройдем футов двадцать, – засмеялась она. – Остальное проедем на автобусе. – Она посоветовала ему втиснуться в синагогу. Кюллинан усомнился, найдется ли там место, но она сказала: – Поработай мускулами, – и основательно подпихнула его в спину.