Но, пройдя лишь несколько шагов, солдаты наткнулись на четыреста евреев Макора – жителей какого-то заурядного маленького городишки, о котором вряд ли кто-либо из римлян и слышал, – они решительно легли на дорогу, преграждая путь. Рабы, что тащили оскорбительную статую, остановились, не зная, что делать, а центурионы трех боевых легионов, выхватив мечи, побежали вперед. Это был решающий момент – евреи продолжали непреклонно преграждать путь, а римляне, не получив недвусмысленного приказа от генерала Петрония, замялись, не зная, стоит ли начать убивать евреев. Никто из евреев не имел при себе оружия.

Из задних рядов, сопровождаемый пленниками Игалом и Нааманом, торопливо подоспел Петроний и лично убедился, что евреи Макора готовы умереть на месте, но не пропустить статую. Он прикинул, что тут не больше пятисот человек и больше половины составляют женщины и малые дети, а в его распоряжении – восемнадцать тысяч вооруженных бойцов. Если он отдаст приказ, бойня займет не больше пятнадцати минут, но он был рассудительным человеком. Он выиграл много сражений, не принося в жертву детей и женщин, – поэтому он и медлил. Повернувшись к Игалу, который был вдвое младше его и не обладал ни его образованием, ни его достоинствами, Петроний сказал:

– Прикажи своим людям разойтись.

– Мы готовы умереть… прямо здесь, на дороге.

– Центурионы! Очистить путь!

Солдаты, обнажив мечи, невозмутимо направились к евреям, но, когда безымянные жители Макора не сделали и попытки защититься от безжалостных клинков, генерал Петроний приказал своим людям остановиться. Покрывшись испариной, римский полководец обратился к Игалу:

– Молодой человек, если они не подчинятся, нам придется их всех перебить. Скажите им, чтобы они поднялись и отошли в сторону.

– Я уже говорил вам… мы готовы умереть.

– Ради чего? – Петроний не без удивления показал на безобидную черную статую нового бога. – Неужели вы готовы умереть ради куска камня?

– Ложный бог не должен оказаться на нашей земле.

Петроний сглотнул комок в горле. Он-то знал, что Цезарь Калигула был далеко не богом. Он также знал, что Калигула стал ложным богом лишь потому, что убил своего предшественника Тиберия. И подозревал, что пройдет не так много времени, и убьют самого Калигулу. Выходкам этого человека – он убивал достойных граждан, чтобы на ночь затаскивать к себе в постель их жен, а потом делать из них проституток или продавать в рабство, – всему этому надо было положить конец, но, тем не менее, пока Калигула оставался императором и, кроме того, считался богом. Тем или иным образом не подчиняться ему или позволять евреям оказывать неповиновение означало одно – смертную казнь.

– Я подниму руку, – в раздражении предупредил генерал, – и, когда опущу ее, мы двинемся вперед. Если на нашем пути будет лежать хоть один еврей… Центурионы, рубить их на куски!

Римский генерал, за спиной которого стояла огромная мощь, залитый солнечным светом, стоял перед двумя скромными евреями – один из них был подсобным рабочим на давильном прессе, а другой землепашцем, у которого даже не было своей земли. Генерал вскинул правою руку, сжимая в пальцах жезл черного дерева. На предплечье и выше локтя он носил золотые военные шевроны и со вскинутым жезлом представлял собой внушительное и устрашающее зрелище. Казалось, он еще что-то прикидывал, но его голоса так никто и не слышал, потому что из груды распростершихся евреев доносился рокот молитв, и лишь один старик громко шептал чистым мягким голосом: «Слушай, о Израиль, Господь наш Бог, Господь един». И всем было понятно, что, защищая свое главное убеждение – и был, и есть лишь один Бог, великий и несокрушимый, – евреи готовы умереть.

Центурионы, вскинув мечи, держали их наготове. Рабы, продолжая поддерживать бюст Калигулы, залитый ярким солнцем, отступили в сторону. Несколько невыносимо длинных мгновений генерал Петроний продолжал колебаться. Не опуская вскинутую руку, он посмотрел на Игала и Наамана, которым предстояло умереть первыми, и убедился, что они не собираются приказывать своим людям освободить дорогу. И каждый из евреев повторял молитву, которую прошептал старик.

– Этих двоих доставить обратно в город, – приказал Петроний. Не опуская руки, он повернулся спиной к сгрудившимся на дороге евреям и приказал своим людям следовать за ним. Затем медленно опустил руку и раз семь ударил жезлом по правой ноге. И услышал, как за спиной евреи речитативом затянули не победную песню, а молитву.

Очутившись в городе, Петроний сказал Игалу:

– Мы просто уморим ваших евреев голодом. Можно считать, что они сами покончат с собой. – Он приказал окружить евреев караулом, чтобы никто не мог проникнуть за оцепление, и весь день, пока евреи лежали под палящим солнцем, рабы выносили из-за стен города гигантские статуи Цезаря Калигулы и размещали их перед изнывающим от жажды скопищем людей. Холодной ночью, которая пришла на смену дня, караульные слышали, как плакали дети, пугаясь нависавших над ними величественных образов Калигулы, залитых лунным светом. Рассвет не принес облегчения, ибо взошло безжалостное солнце, и старик, который продолжал шептать молитву, умер с ее словами на губах. Дети теряли сознание. К четырем дня, когда кара голодом и жаждой достигла предела, генерал Петроний привел на место Игала и Наамана и спросил их – теперь-то они прикажут своим евреям разойтись?

– Мы пришли сюда, чтобы умереть, – произнес Игал простые слова.

Петроний приказал девушке-рабыне напоить Игала холодной водой, и, пока еврей, подчинившись жестокому давлению, пил ее, стоя в тени огромной статуи, Петроний крикнул лежащим евреям:

– Видите, он-то не страдает. Воды у него вдоволь.

И тут Игал вылил остатки воды на сухую землю у ног статуи, и пересохшая почва тут же впитала ее.

Пнув ногой груду пыли, Петроний заорал:

– Не слушайте этого дурака! Идите домой! Домой!

Никто не сдвинулся с места, и пришла третья ночь без еды и воды, а на следующий день стали умирать дети. Петроний начал чувствовать, что и его пересохшее горло жжет как огнем. Еще какое-то время он боролся с этим удушьем и затем принял решение.

– Пусть рабы отнесут статуи обратно, – приказал он.

Когда это было сделано, он подвел Игала и Наамана к городским воротам.

– Ведите своих евреев домой, – тихо сказал он, – а через три дня соберите всех еврейских вождей Галилеи в Тиберии, где я и встречусь с ними. И там мы решим, что делать.

Так Игал вышел за стены Птолемаиды и словно в забытьи побрел к евреям Макора, которые были на грани смерти; и, когда он увидел их грязные, запыленные лица – Шломо, с которым он играл в детстве; Ашер, на сестре которого он был женат; Берурия, которая родила ему детей, – ему захотелось встать на колени перед каждым из них, потому что эти простые люди лишь силой своей веры остановили могучие римские легионы. Он не мог говорить, но тут Игал услышал плеск воды и плач детей: генерал Петроний послал за стены своих рабов с ведрами воды и едой. Никому из взрослых не было позволено притронуться к пище, но дети выжили, потому что так приказал римский генерал.

Через три дня главы еврейской общины Галилеи собрались в Тиберии – этот блистательный, новый город был недавно построен на берегах Мертвого моря Иродом Антипой, сыном Ирода Великого, – где генерал Петроний изложил им свою проблему. Конечно, Игал и Нааман не присутствовали, потому что в Макоре их не считали руководителями еврейской общины. Их место занял осторожный Симеон, сопровождаемые Амрамом и другими старейшинами Макора, но из окружающих деревень явилось несколько решительных молодых людей, подобных Игалу, и все они слушали, как римский генерал просил о понимании и сотрудничеством.

– Я солдат и вынужден подчиняться приказам моего императора. Если я нарушу их и позволю вам преградить путь статуям, я буду казнен. В таком случае на вас пойдет войной сам Цезарь Калигула. Он, а не я. И уж он-то не будет поить водой ваших умирающих детей. Он перебьет всех евреев Иудеи.