– Рубите его до смерти! Перебейте всех видных людей в царстве! – потеряв силы, он рухнул на вонючие простыни и ухмыльнулся мне. Его лицо с выбитыми зубами было похоже на уродливую маску. – Ты умрешь, Мирмекс. Почему ты должен быть высоким и стройным, когда я превратился в чудовище? Почему у тебя свои зубы и волосы, когда у твоего царя нет ничего, кроме гниющего тела? Почему у тебя есть Шеломит, а у меня отняли единственную женщину, которую я любил? Ты умрешь. Все вы умрете.

И когда солдаты двинулись арестовывать меня, он разразился рыданиями на своем ложе, а я вспомнил древнюю поэму царя Давида, которую Шеломит часто пела мне:

Ирод был законным наследником царя Давида, так что были основания их сравнивать, но, стоя перед ним в роли пленника, я думал, как давний царь Иудейский оплакивал свершенные им великие грехи и искал утешения во всепрощении еврейского Бога, которому он неумело пытался служить; Ирод же плакал только по себе, по своему личному убожеству. Он взывал о милости Божьей, но не мог найти успокоения.

Со своего ложа он выкрикнул последние слова, которые мне довелось услышать от старого друга:

– Когда я умру, евреи не будут скорбеть по мне. Пусть они скорбят по своим богам.

И меня увели.

Под охраной меня доставили в Макор. Как заключенный я миновал Себасту, город, которому, перестроив, я придал величие и назвал его в честь жены Августа. С кандалами на руках я оставил за собой Назарет, Кану и Иотапату. Стража следовала за мной, когда, пройдя через болотные топи и тени своей оливковой рощи, я поднялся к воротам, воссозданным мною по римскому образцу. Я отчаянно пытался крикнуть Шеломит и предупредить, чтобы она бежала, но солдаты успели ворваться в город и арестовать ее. Когда мы встретились на форуме, который я построил, оба мы уже были в кандалах, но она была так же прекрасна, как в тот день, когда Ирод подвел ее ко мне. Она не плакала, не упрекала меня за ошибки, которые привели нас к такому исходу. Когда командир караула зачитал приказ, что Тимона Мирмекса и его жену Шеломит надлежит арестовать и заключить в общественную тюрьму, где горожане могут увидеть их, и что при известии о смерти Ирода они будут казнены, Шеломит улыбнулась.

– Передайте царю Ироду, – сказала она солдатам, – мне очень жаль, что он убил Мариамну. – Эти несколько слов заключали в себе бесконечное презрение, которое она испытывала к нему.

Все это случилось три дня назад. Жители нашего маленького города вели себя так, как и предсказывал Ирод. Неевреи подходили к ступеням храма и горестно оплакивали мою судьбу, а я говорил им, что, как римлянин, я готов к смерти. Евреи же приходили навестить Шеломит, ибо ее отец был достойным человеком, оставившим по себе глубокую память в Галилее, и она столь же убежденно говорила им, что прожила долгую и хорошую жизнь и что бесчестье казни не может унизить ее. Мои соотечественники выдвигали аргументы, а ее – возносили молитвы, и получалось, что нам с Шеломит приходилось утешать и успокаивать живущих, а не слушать их слезные сетования по нашему поводу. Но мне не хотелось бы создавать впечатление, что мы вели себя как истые стоики. Вчера я подошел к жене, когда она протирала уставшее лицо душистым маслом, которое хранилось в маленьком флаконе. Перед ней лежал поднос с этими бутылочками, который Ирод подарил ей много лет назад, когда мы все вместе проводили время в Кесарии, и она так бережно брала их одну за другой, наводя с их помощью красоту, словно мы собирались на царский обед, что я невольно всхлипнул, а она оставила поднос и взяла меня за руку.

– Мы не должны осуждать себя за то, что служили Ироду, – шепнула она.

– Ты не осуждаешь меня… за то, что наши судьбы были сплетены с его?

– Конечно нет! Если не считать этих последних безумных лет, он принес куда больше добра, чем зла. Он управлял жестко и грубовато, но он дал нам мир.

– Почему вы, евреи, всегда искали таких царей, как Ирод?

– Мы? Ирода дал нам Рим. Мы не выбирали его.

– Я хочу сказать, что если бы твой народ последовал примеру Маккавеев, то Ирод не появился бы.

Обдумав мои слова, она медленно произнесла:

– Нам, евреям, всегда было непросто поддерживать своих же соплеменников. Похоже, мы предпочитали, чтобы нами правили другие. – И затем добавила: – Это то, что ты не в состоянии понять. Но мы не можем поклоняться любому правителю, то ли доморощенному, то ли поставленному Римом. Мы считаем, что существует лишь Божье Царство и лишь Мессия принесет его нам, так что, если бы даже Ирод был евреем, мы не могли бы признать его. И никогда впредь в Израиле не возникнет еврейское государство, потому что мы обречены жить под чужим игом, свидетельствуя не перед властителями, а перед Богом.

Мне не хотелось вести с ней эти философские дискуссии, и я перевел разговор на более счастливые дни нашей жизни:

– Мне снова девятнадцать лет, а ты – девочка, которая живет рядом с синагогой в Макоре. В Птолемей приходит маленький корабль, на борту которого могучий и властный юноша по имени Ирод, и, сходя на берег, он говорит: «Я пришел дать мир Галилее». И если бы нам довелось снова вернуться в те годы, посоветовала бы ты мне встать рядом с ним? И защищать его перед Октавианом?

И снова она помолчала, обдумывая мой вопрос, потому что Шеломит была свойственна типично еврейская черточка – относиться к жизни с предельной честностью.

– Неужели мы боимся своей истории? – тихо сказала она и, сжав мою руку, продолжила: – Да, мы следовали за Иродом и, думаю, повторили бы этот путь. Но я должна была бы, Тимон, поделиться кое-какими мыслями с великим царем, которому мы так преданно служили. – Прежде чем я смог ответить, она засмеялась и спросила: – Из всех лет, что мы прожили вместе, какие были самыми лучшими? Когда мы строили ту прекрасную улицу с аркадами в Антиохии?

– Нет. Кесария возникла на пустом месте. И пока стоит земля этот город будет столицей Азии. Чтобы возвести его, не жаль было никаких сил. – Сидя в своей тюрьме, мы вспоминали величественные ряды колонн, дворцы и театр, который, подобно драгоценному камню, расположился на берегу синего моря. Мы, Ирод и я, дали жизнь шедевру, и он останется жить, пока люди будут ценить красоту.

Вчера, слушая, как я восторженно вспоминаю Кесарию, Шеломит улыбнулась, а когда я спросил, что вызвало ее улыбку, она сказала:

– Какой ты упрямый римлянин! Я-то думала, что предмет твоей вечной гордости – это Иерусалимский храм. Даже мы, евреи, не можем не признать, что Ирод сотворил настоящее чудо.

Я никогда не говорил с женой на эти темы, но смерть стояла у нас за спиной, и теперь не было никаких убедительных причин скрывать свои мысли, так что я сказал:

– Этот храм я выкинул из памяти. Для меня он не существует.

– Почему? – вскричала Шеломит, ибо она, как и все евреи, питала глубокую привязанность к этому древнему строению.

– Я давно подозревал, что рано или поздно Риму придется разрушить этот храм.

– Но почему?

– Потому что императорский Рим и этот храм не могут существовать вместе в пределах одной империи.

– Тимон! Ты, как и царь, несешь бред. Рим – это одно. Он лежит за океаном, он полон могущества, а храм существует в совершенно ином мире. И ему существовать вечно.

– Я тоже так считал.

– Что же заставило тебя передумать?

– Ты не была в Иерусалиме, когда вероучители заставляли молодых людей свергать деревянных орлов.

– Ты мне об этом рассказывал, – ответила моя жена, и ее глаза радостно заблестели при воспоминании об этом смелом поступке.

– Ты вспоминаешь, как они летели вниз, – сказал я, – а вот я помню людей, которых сжигали живьем. Мы поставили перед храмом пять столбов, навалили на каменные плиты огромные кучи ветвей, на которые и взошли приговоренные. Солдаты Ирода… они всегда были готовы выполнить любой приказ… разожгли костры, и мы были готовы услышать крики страданий…