– Ирод, – откровенно сказал я, – я твой самый старый друг, и я уже ничего не боюсь. Ты не можешь причинить мне вреда больше, чем я сам причинил его себе, работая с тобой и на тебя.

– Что ты хочешь сказать? – сказал он, приподнимаясь на локте так, что в лицо мне с ужасающей силой, словно из десятка отхожих мест, пахнуло его зловонное дыхание.

– Я помог тебе утопить Аристобулоса…

– Он был задушен! – заорал сумасшедший царь. Он уже не помнил, что среди его жертв двое носили имя Аристобулос – дядя и племянник. Он забыл свое первое страшное преступление.

– Я стоял рядом, когда убивали Мариамну…

– Нет! – возразил он, вскидывая другую руку. – Ко мне приходит ее призрак! Он даровал мне прощение! – С идиотским хихиканьем он рухнул обратно на ложе. – Она простила меня, Мирмекс! Ее призрак больше не появляется. О, Мариамна! – Он зарыдал, и из его содрогающейся груди вырвались волны такого зловонного дыхания, что мне пришлось отойти от ложа, на котором покоилось его разлагающееся тело. – Не оставляй меня! – взмолился он. – Ты единственный друг, которому я могу доверять!

В его голосе была детская тоска по тем дням, когда мы были вместе. Он спросил, готов ли я снова сопровождать его в северные провинции.

– Галилея – единственное место в моем царстве, где люди по-настоящему любят меня, – захныкал он. – Я должен снова вместе с тобой увидеть Макор. – Он стал вспоминать, как из моего маленькою города начал свой путь к трону, и спросил, остается ли он таким же красивым, поддувает ли все так же в жаркие дни из вади прохладный ветерок. – В Галилее меня по-прежнему любят, – убеждал он себя.

Видя, как умирающий отчаянно цепляется за мысль, что его продолжают любить, я решил сыграть на этом его бредовом представлении, дабы добиться цели, ради которой и пришел к нему.

– Тебя не будут любить, Ирод, – сказал я, – если ты все же решишься убить Антипатра. – Мои слова оживили его, если только ненависть способна вдохнуть жизнь в разлагающееся тело.

– Мой сын участвует в заговоре против меня! – садясь, заорал он. – Из-за его лживых слов мне пришлось обречь на смерть других сыновей. О Александр и Аристобулос, мои преданные, мои прекрасные сыновья, почему я так глупо приказал убить вас? – Он снова рухнул на подушки и несколько минут плакал по своим погибшим сыновьям, но тут к нему вернулась злоба к оставшемуся в живых сыну, и он обрушил на него страшные проклятия, обвиняя его в невообразимых преступлениях.

– Ирод! – попытался я успокоить этого сумасшедшего. – Ты же знаешь, что не сделаешь этого. Освободи его, и вся Иудея будет аплодировать тебе.

– Ты так думаешь? – Ему вроде передалась моя уверенность, что, отменив смертный приговор, он наконец завоюет любовь своих подданных, и я уже был готов продолжить защищать Антипатра, что годы назад я сделал для самого Ирода, но тут нас прервал стражник из тюремной охраны, принеся новость, что Антипатр, которому кто-то сообщил, что Ирод уже мертв, пытался подкупить стражу, чтобы она освободила его и он заявил о своих правах на трон. – Убейте его! – заорал со смертного ложа этот заживо разлагающийся человек, и отряд его стражи, обнажив мечи, чтобы обрушить их на пятого члена его семьи, послушно двинулся выполнять его приказ, а я вспомнил брезгливые слова Августа: «Я предпочел бы быть свиньей в стаде Ирода, чем членом его семьи, потому что у свиньи все же есть шанс выжить».

– Ты дурак! – завопил я. – Царству нужен Антипатр!

– А мне нет! – злобно рявкнул старый властитель. Возбуждение вынудило Ирода захлебнуться кашлем, его стали сотрясать сильные судороги, отчего комната наполнилась тяжелыми запахами, его перекосило от боли, и, когда спазмы кончились, он, обессиленный, остался лежать на спине. Какое-то время он поплакал по сыну, которого в данный момент убивали, и несколько раз прошептал имя Мариамны. – Будет ли она ждать меня, когда я умру? – взволнованно вопросил он. Прежде чем я смог ответить, он продолжил: – Ты счастливчик, Мирмекс, ты и Шеломит. – Он одарил меня братской улыбкой и с удовлетворением посмотрел на слезы, которые невольно выступили у меня на глазах. – Была ли на свете женщина красивее той юной еврейки, которую мы знали? Клеопатра, Себаста… всех их я знал, но такой, как Мариамна, не существовало. Почему она покинула меня? – Он говорил о ней так, словно ее унесла какая-то неожиданная болезнь, за которую он не нес никакой ответственности. Но тут, почувствовав приближение опасности с другой стороны, он прошептал мне: – До тебя дошли слухи, Тимон? Что якобы родился подлинный царь Иудейский?

Поскольку я ничего не знал о слухах, которые не дошли до меня, он подозвал меня поближе и прошептал еле слышным голосом:

– Говорят, это случилось в Вифлееме. Я послал солдат разобраться.

Я ничего не мог сказать по поводу его последних страхов, так что продолжал хранить молчание, но вдруг он встал, оставил ложе и зашаркал по комнате своими чудовищно опухшими ногами, напоминая труп трехдневной давности. Покачиваясь, он отмахивался от воображаемых теней.

– Почему эти евреи так ненавидят меня? Тимон Мирмекс, ты женат на одной из них. Вот ты и скажи мне. Так почему же евреи ненавидят меня?

Широко расставив ноги, чтобы сохранить равновесие, он в ночной рубашке стоял передо мной, выкрикивая:

– Я был хорошим царем для евреев. Я принес на их землю мир и справедливость. Вспомни, какие мы строили для них храмы – и как холодно они относились ко мне. Они называли меня идумеем и говорили, что я не еврей. Мирмекс, ты же знаешь, что моим единственным желанием всегда было служить евреям. – Внезапно вцепившись мне в руку, чтобы не упасть, он вскричал: – Ведь Шеломит любит меня, не так ли?

Я заверил его, что она полна любви к нему, и он захныкал, как ребенок.

– Она единственная, кто так ко мне относится. – Снова перехватив меня за руку, он признался: – Ты же знаешь, что Мариамна никогда не любила меня… Она относилась ко мне с презрением… говорила, что я не настоящий царь. – Он с подозрением огляделся и прошептал: – Я думаю, что у нее был любовник. Человек, который приходил во дворец стричь ее.

– Прекрати богохульствовать, – сказал я ему, словно он был ребенком, которого надо было уложить обратно в постель. – Всего лишь на прошлой неделе Шеломит сказала мне, что любит тебя. Но если ты продолжишь убивать евреев, даже она возненавидит тебя.

Схватившись за горло, он в ужасе уставился на меня:

– Шеломит возненавидит меня? Неужели она не понимает, что все мои поступки имели одну цель – помочь ее евреям? Мирмекс, скажи мне честно – когда я умру, евреи будут скорбеть по мне, не так ли?

Почему я ему это сказал? Что мешало мне согласиться с этим сумасшедшим стариком, что я не раз делал в предыдущие годы? Какое для меня имело значение, будут ли евреи скорбеть по нему или нет? Но я сказал ему:

– Ирод, если ты продолжишь убийства, то никто не пожалеет о тебе.

Он отшатнулся, словно я ударил его. Ирод словно подавился моими словами. От его разлагающегося тела шел такой запах гниения, что я с отвращением посмотрел на него. Это привело его в ярость, и он начал орать:

– Ты ошибаешься, Мирмекс, клянусь всеми богами, ты ошибаешься! Евреи будут оплакивать меня так, как никогда не скорбели раньше. – Он позвал своих наемников – африканцев, киликийцев, египтян, германцев, персов, – которые хладнокровно перебили всех вождей иудаизма, и визгливым голосом стал отдавать им короткие резкие приказы: – Отправляйтесь во все города Иудеи. Арестуйте там всех видных горожан. Бросьте их по тюрьмам и охраняйте их. Кормите их досыта. Дайте им все удобства. А в день моей смерти перебейте их! – Солдаты изумленно застыли на месте, а Ирод продолжил: – А теперь отправляйтесь по городам. Вплоть до самых маленьких. Даже в Макор. И начните с ареста этого человека! – Дрожащим пальцем он показал на меня. – Он и его жена умрут. Убейте их так, как я вам приказал.

Ирод снова принялся шататься по комнате, размахивая и рубя воздух правой рукой. Выхватив меч у одного из своих германцев, он стал голосовать воздух у меня перед глазами.