Забравшись на бугор, он посмотрел вокруг. Метрах в трехстах, у дальнего озерка, метались крупные белые птицы. А рядом с водой на корточках сидели люди. Там же гнезда! Нашли время рассматривать! Михаил бросился к ним, на ходу обдумывая, как поосторожнее увести людей от берега. Но то, что он увидел, потрясло его и заставило забыть всякую осторожность. Между мужчиной и женщиной, одетыми в ватные костюмы и болотные сапоги, лежала горка яиц. Женщина брала по одному и стукала о камень. Потом они вместе склонялись к разбитому яйцу, рассматривали его содержимое и отбрасывали в сторону. Сбоку на кочке сидел мальчик лет пяти.

— Что вы делаете?! — задыхаясь от отчаяния и ярости, крикнул Михаил. — Варвары! Прекратите немедленно!

Взрослые подняли головы и уставились на него. В глазах мужчины вспыхнуло удивление и тут же сменилось сомнением. А женщина, держа в руках целое яйцо, спокойно осмотрела Михаила и спросила:

— Что случилось? Чего вы прибежали, орете?

— Положите… сейчас же… — Михаил вырвал из ее рук яйцо.

— Вы что, очумели? — Она выпрямилась. — Это яйцо, их тут много. И на еду они не годятся, нечего орать.

Михаил глянул на кучку разбитых яиц. Во всех были еще не ожившие, но уже сформировавшиеся пуховички. Три-четыре дня, и они, продолбив скорлупу, глянули бы на мир…

— Я… я устрою выставку, — яростно сказал он. — В поселке, прямо на улице… Разложу эти яйца и… и… — он задохнулся, но проглотил тугой ком… — и напишу над ними фамилию убийц, вашу фамилию… и ваши фотографии… исполком буду просить, чтобы вас лишили права жить на Севере… Ни один зверь не додумается уничтожать так… так живое…

— Ой, какой ужа-ас! — из-за спины Михаила высунулась Лелька, встала на колени и тронула пальцем выброшенного из скорлупы распластанного птенца. Помутневшими от слез, наполненными страхом и болью глазами она обвела взрослых, но ей ничего не сказали тупое лицо женщины и упрятанный в землю взгляд мужчины. Тогда она в естественном порыве повернулась к ребенку: — Тебе не жалко птенчиков, мальчик?

— Это все мамка… Яишню… — неожиданно громко сказал мальчик и так глянул на женщину, что Михаил вздрогнул.

Но мать не увидела этого взгляда. Узенький лобик ее был прикрыт выпущенной из-под платка челкой, между бровями темно золотилась искусственная родинка. Что скажешь ей и что она поймет? Что там, какие мысли шевелятся под этой импортной кляксой? Вон даже ненависть, вспыхнувшую во взгляде сына, проглядела. Попробуй верни теперь его любовь… Нет, так нельзя. Надо без ребенка, без его кричащих глаз. Он же не простит мать.

Михаил вздохнул, стараясь притушить напряжение:

— Пойдемте.

— Что — пойдемте? — по лицу Михаила женщина вдруг поняла, что вокруг нее собирается какая-то гроза. — Куда — пойдемте? — Она резко уставила руки в бока и разом затрещала, словно кто-то внутри ее черепной коробки дернул скобу, удерживавшую язык. — Права покажь, потом командуй! Командир-начальник выискался! Много таких кругом шляется, ни вздохнуть, ни повернуться рабочему человеку даже и на своем личном, заработанном потом и горбом отдыхе! Ну, покажь, покажь! Я тебе устрою фотографию, я в райком пойду, не позволю, чтобы над рабочим классом изгалялись всякие начальнички без справок и роду-племени! Я тебя сама так зафотографирую — мать не узнает…

— Молчи, дура, — вдруг хрипло сказал мужчина. — Милиция это.

Видел, наверное, где-нибудь по службе, решил Михаил. Должность только перепутал.

Он положил уцелевшие яйца в полу штормовки и пошел к гнездам. Когда вернулся, Лелька бережно собирала пуховичков и укладывала в корзинку, на грибы. Рядом стоял Генка Нагишев, вечно веселый свободный человек. Но сейчас лицо его не светилось весельем. Печать изумления и растерянности лежала на нем, и смотрел он так, словно не мужчина и женщина стояли рядом, а что-то возникшее в результате кошмарной неземной эволюции: слон с пастью крокодила или кошка с хоботом. В руке его висел цветами вниз букет полярных маков.

Михаил глянул на понурившегося мужчину. Тот стоял недвижно, на лице стыла деревянная улыбка, и лишь большие крепкие руки в мозолях, с синеватыми полосками у коротко стриженых ногтей, на сгибах фаланг и линиях ладоней — руки металлиста — то прятались за спину, то вертелись перед животом. У верстака, конечно, каждую секунду знали, что делать, а тут оказались лишними, даже вредными, руки рабочего человека.

Михаил взял корзину и опять сказал:

— Пойдемте.

— Лодка у нас, — мужчина, очнувшись от оцепенения, кивнул в сторону близкого обрыва. — С прииска мы, с «Вылкынэя».

Прииск стоял тоже на берегу океана, в сорока километрах от районного центра.

Они спустились вниз. Сверкала прибойная полоса. Носом в песок уткнулась новенькая лодка «Прогресс» с новеньким «Вихрем» на корме. Видно, первый выезд. Мальчишка, конечно, был в восторге. Как чудесно мог бы кончиться этот выезд для него. Память на всю жизнь, бесконечные рассказы. Но навсегда останется темный штрих, из тех, о которых люди предпочитают молчать всю жизнь, с таких-то лет… Может, бросить все и уйти? Ну их к черту, и так запомнят. Сын не даст забыть. Позову Генку к себе. Нажарим грибов. Отдохнули…

Тень скользнула по песку у ног. Михаил поднял голову. Отливая в лучах солнца голубым серебром, над ними кружил гусь. Смотрит, что еще натворим… Одна из первых робких попыток канадского гуся вернуться на материк после долгого перерыва… Нет, нельзя бросать. Делай дело, а сердце на замок. Сегодня пожалеешь, завтра они вернутся с компанией. А сына дома запрут. Такие люди разумную жалость принимают за слабость…

Уже у самого поселка Нагишев осторожно положил букет на колени Лельке.

Когда лодка замерла у берега против инспекции, Лелька встала, и лепестки посыпались на дно, а букет упал за борт. Она выпрыгнула на берег и исчезла за крайними домами. А Генка долго смотрел, как колышет прибоем стебли маков, потом побрел за задержанными в инспекцию.

Закончив с актами и отпустив горняцкую семью, они пошли домой. Пустые улицы плавали в голубых сумерках, над головами зеленело небо. Окунувшись краем в красные воды океана, дремало на волнах белое сплющенное солнце. Генка был тих и задумчив.

Солнце висело над горами. Небо пылало жаром. Михаил и Генка лежали в розовых зарослях иван-чая. Пахло медом, над головами гудели шмели, какое-то невидимое создание трещало голосом кузнечика, недалеко посвистывал конек, а чуть ниже, под бугром, шептал свои древние фантазии ледяной ручей.

Недельный маршрут в неизвестные еще инспектору горные углы района закончился. Час назад они вышли сюда, к цепи холмов, огораживающих с севера Ичунь, большую речку. Теперь предстояло спуститься по ее долине к океану и навестить рыбалки любителей.

За маршрут дважды встречали оленеводов, и они помогли уточнить карту зимовок рыбы, а бригадир Рультын рассказал о горном озере Тинтинин — Ледяном и о речке с тем же названием, текущей рядом. Потом привел, показал. Михаил был ошеломлен: дно реки казалось черным от огромных косяков. Радужной лавиной бросалась рыба на крючок с комаром.

— Ну и красота! — восхитился Генка.

— Ручьевая форель? — Михаил долго вертел в руках одну из рыб, выловленных на уху. У нее была почти черная спина, золотисто-желтые бока и брюшко. По спине оранжевые пятна, по бокам и брюшку — розовые, крупные.

— Гена, возьми блокнот, помоги описать, — Михаил обмерил и взвесил рыб, продиктовал окраску: — Видишь, какая чехарда — признаки ручьевой форели, но ее на Чукотке нет. По крайней мере, так утверждают справочники.

— А что, авторы лазали по этим речкам? — спросил Генка.

— Едва ли… — Михаил еще раз повертел рыбку, приоткрыл жабры. — Если это ручьевая форель, то ее прародитель — кумжа, которая нерестится в ручьях и которой на Чукотке… тоже быть не должно. Это европейская рыба, человек ее акклиматизировал недавно в Северной Америке. Может она оттуда за полсотни лет попасть к нам? Вообще, два рода — настоящие лососи и гольцы — пока лес в ихтиологии темноватый. По ним самые сильные споры, самые густые туманы. Научные, я имею в виду. Но для нас с тобой сейчас ясно одно — эта речка должна подлежать особой охране. Рультын, а что с озером?