— Хм. С одной стороны — неплохо.

— Ты что, вербовать меня хочешь? Уж больно стремительно, — он покачал головой. — Конечно, интересно познакомились, но лучше на этом и поставим точку. Жизнь и так полна разочарований. И промахнешься ты, честно говорю. Я из тех, что снятся начальникам в кошмарных снах, герой статей в научных журналах под рубрикой «Проблемы текучки». У меня обязательства только перед собственной совестью, а ты мне хомут на шею. Я бегу по стране чуть не с яслей.

— За рублем, что ли?

— Рупь — дерьмо, меня он никогда не сожрет. — Генка презрительно покривился. — У меня к нему уважение только в одном случае: когда он, выступает эквивалентом куска хлеба… Нет, не рупь… Страстью я одержим к монументальным стройкам, из тех, что зовут «стройкой века». Заводской фундамент в Набережных Челнах сооружал, первый костыль бил на куске БАМа — вечные дела, монументы! Сюда примотал с такой же мыслью, да ошибся: атомную давно запустили, а шурф у геологов — изделие временное. Удрал из шурфа, подработаю в, техснабе и рвану на газопровод Советы — Париж. Звучит!

Рисуется чуть, подумал Михаил. Возрастное, пройдет. Не работал он еще по-настоящему, а только примеривался. Надо брать.

— Бежал, бежал и забежал, — усмехнулся он. — И как тебе тутошние края?

— Какие тут «края»? Тут снег и надбавки к зарплате.

— Даже так? — Михаил помолчал. — Где шурфовал и когда?

— На Скальном. Есть, говорят, такой ручей, только я ничего, кроме снега, не видел. Синий, розовый, даже зеленый и золотой, но — снег. Так и утонул в нем, как прыгнул из вертолета в сентябре прошлого года. Он здесь и лес и траву заменяет — такое мое убеждение. В других краях за это время три времени года сменится, а здесь одна разница — в оттенках цвета снега. Весь спектр: от фиолетового с осени до красного к весне.

Михаил улыбнулся: верно подметил расцветки. Сказал:

— Сейчас-то его нет.

— Да, сейчас в граде Пээке пыль и серый камень.

— А за город хочешь? Завтра я с геологами по партиям лечу, они все у речек стоят. Глянешь летнюю тундру.

— Можно, — прикинув, сказал Генка. — Работаю в ночь… Лады. А то спросят в Париже, как на Чукотке летом, а я ни бум-бум… Только без обязательств. Идет?

Все время облета он не отрывался от иллюминатора, разглядывал цветастый ковер тундры, розовые и голубые осыпи, зеленые струи рек, желтые косы и сиреневые дымки над бесконечными цепями гор.

В подъезде Михаила догнала Лелька, соседка по коммунальной квартире, дочка Марии Гавриловны, бухгалтера из УРСа.

Худенькая, с темными густыми бровями и льняной косой, уложенной короной, Лелька вся светилась, как пушица под солнцем: лицо, руки, праздничная школьная форма.

— Как дела, птичка-невеличка? — спросил Михаил.

— А я историю сдала! — объявила Лелька. — Без шпаргалки, честное слово, и — на «пятерку»!

— Как же ты ухитрилась?

— Вопрос легкий попался: гуманисты эпохи Возрождения…

— Это легкий вопрос?!

— Конечно. Я им про Петрарку рассказала, про его любовь. И про последнюю ночь, когда он умер с пером в руках. Меня по остальным даже не гоняли. И — «пять».

— Заворожила комиссию Петраркой. — Михаил сунул руку в нагрудный карман и вытянул примятый букетик. — Петраркой легко. Но все равно — держи за успехи. Летал вот в тундру.

— Ой, какая прелесть! — восхитилась Лелька. Желтую серединку каждого цветка обрамлял нежный синий венчик. — Спасибо. Они похожи на астры. Только крохотные.

— Это и есть альпийская астра.

— Чудо, — Лелька упрятала нос в букетик.

— Ну и хорошо. Ты беги, радуй мать «пятеркой».

— А вы его… кому-то собирали?

— Да нет, без адреса… Выдалась минутка свободная.

— А знаете что… Завтра утром идет урсовский катер на острова, за грибами люди едут… Хотите?

— На острова? — Михаил задумался. Надо побывать. Весной внештатные инспектора сообщили, что по тамошним озеркам видели белых гусей. Охотовед в отпуске, просил приглядеть, а вот и случай. И транспорт, главное, ни у кого просить не придется. Значит, едем. И он сказал: — Хочу.

Катер уходил в половине седьмого, и они шагали по пустым, влажным от утреннего бриза улицам поселка. Лелька рассказала по дороге, что скоро сдаст экзамены, станет вольной птицей и полетит устраиваться на работу.

Господи, как прекрасно сказала о работе, подумал Михаил и спросил:

— А куда же?

— В детский магазин продавцом. Приходите за игрушками.

— Некому мне покупать, птичка, — вздохнул Михаил.

Лелька помолчала и неожиданно сказала:

— А надо, чтоб было кому. Как же так: взрослому человеку некому покупать игрушки?

Михаил глянул на нее: додумалась же, птичка-невеличка… А что? Не уйди тогда Вера, было бы, наверное, кому покупать игрушки. Воспоминание нахлынуло стремительно, словно слова Лельки прорвали барьер, за которым дыбился огромный поток. И, словно не было этих пяти лет, ясно зазвучал голос Веры: «…твои постоянные уезды, погони. Дома бываешь, как тактичный знакомый, — раз в месяц. Природу он, видите ли, спасает. Да никто ее уже не спасет! Знала бы с самого начала, что у тебя за работа, ни за что не пошла бы замуж…»

Усилием воли Михаил приглушил голос, и он размылся, исчез. В пустоте осталось только лицо с шевелящимися губами. Затем и оно поплыло, заструилось. Вера ушла к радисту полярной станции. И работают и живут в одном доме, только с разных торцов. Тихая жизнь без ожиданий и беспокойства. А Михаил уехал в Пээк…

Вот почему некому покупать игрушки, птичка-невеличка. Мала ты еще, многого не поймешь, если рассказать.

— Поработаю зиму, а потом опять учиться, — сказала Лелька. — Ой, все поселковые собаки!

Навстречу по берегу шагал Генка с четвероногой свитой. Подошел, удивленно посмотрел на Лельку, затем сказал:

— Здесь, оказывается, и цветы произрастают. «Гвоздики алые, багряно-пряные…»

Лелька вспыхнула и растерялась. Это был первый комплимент в ее жизни, услышанный не от учителя или одноклассника, а от взрослого постороннего мужчины. Неуклюжий, правда, но все же.

— Это свободный человек, землепроходец, создатель вечных монументов — Геннадий Нагишев, — не заметив ее смущения, представил Генку Михаил.

— Какой титул! — Лелька пришла в себя, глаза засветились любопытством и коварством: — Почти как «Всея Руси, Псковския и т. д.»

— Всея, — развязно подтвердил Генка. — Чем плохо?

— Ничего, но старомодно, да плюс примитивная песенка, — неожиданно выпалила Лелька.

Глаза у Генки округлились.

— Я же комплимент…

— Первый раз прощаем, — великодушно сказала Лелька и пошла дальше. Генка очнулся и восхищенно спросил:

— Где она… царствует?

— Соседка. Поедем с нами на острова по грибы? Ты со смены?

— Да. Поедем. На острова, на Марс, на Солнце… — Он смотрел вслед Лельке.

Грибов оказалось много. Они в изобилии торчали на щебнистом, затянутом лишайниками склоне единственной островной сопки. Люди веером разбрелись от берега, постепенно исчезая за многочисленными увалами. Генка кружил рядом, потом тоже исчез. Михаил и Лелька постепенно пересекли остров и вышли к веренице небольших озерков вдоль северного берега. Края озерков густо поросли полярной осокой, вокруг лежал кочкарник. За озерами остров оканчивался крутыми песчаными обрывами. Дальше мерцал зеленый океан, закрытый у горизонта фиолетовой дымкой. Из нее выплывали розовые льды.

Лелька поставила уже полную корзину, вздохнула.

— Ах, как тут легко и просторно! — она поднялась на цыпочки, широко раскинула руки и выгнула спину. — Я — птица! — крикнула она. — Сейчас улечу в чертоги Снежной королевы! О-о, меня уже зовут! — Она повернулась в сторону озер. Порыв ветра принес оттуда пронзительный птичий крик. — Слышите? Это гуси, да? У них наверное, уже есть птенцы. Вы говорили, они приветствуют появление детей криками восторга.

— Это не восторг, — Михаил насторожился. — Это тревога. Ты отдохни, я сейчас вернусь.