— Всегда и везде последняя инстанция — Закон, — сказал инспектор.

На серой щебенке блестели масляные пятна, по обочинам валялись куски горелых шоферских ватников, размочаленные траками обломки бревен и досок, проволока. В кюветах — бочки из-под горючего, разорванные морозом скаты. Перед крутым подъемом — прицеп, груженный строительным брусом. Прицеп осел на одну сторону, я сбоку, как кость, вылезла сломанная рессора.

Тут и Папа Влад старался, подумал Михаил.

В двухстах километрах от районного центра открывали новый прииск, и трасса всю зиму работала с двойной нагрузкой. Даже из соседнего района часть автопарка перебросили сюда. На новое месторождение везли материковский вербованный народ, стройматериалы, горючее, промывочные установки и многое другое, необходимое современному металлодобывающему предприятию. А Михаил ехал туда в командировку по делам инспекции.

В тундре бушевала полярная весна. Свежая зелень прикрыла спаленное морозом прошлогоднее одеяло земли, пятна ее расползались яркой паутиной. Зелень не трогала только близкие подступы к трассе. Справа и слева от дороги лежали мертвые участки со следами объездов, костров и пробуксовок, где растительный спой был содран до вечномерзлых суглинков.

Покачиваясь на пружинах сиденья, Михаил вдыхал настоянный на бензине воздух. В тундре из обвисших желтых косм заболоченного кочкарника тянулись молодые стебли пушицы. Среди кочек торчали узкие стрелы осоки, корявые бледные веточки ивы, еловые лапки багульника. Растения на вид очень нежны и хрупки. Удивительно: Заполярье — и эта непостижимая нежность красок, прозрачность лепестков, ажурность стеблей. Все, конечно, объяснено наукой, но стоит весной глянуть на цветастый ковер, и снова в сердце рождается изумление.

Перед небольшим подъемом в сторону от трассы потянулся тракторный след. Свежий. Стоп! Охота уже неделю как запрещена. Рыбалка тоже: нерестится хариус. Значит, поехали «добытчики».

Две канавки от гусениц, заполненные коричневой жидкостью, уходили к гряде сопок, оторачивающих долину. Поюжнее, в материковском лесу, такой след не отыщешь через неделю: затянет зелень. А в тундре он держится десятилетиями, плодит массу оврагов, меняет поймы ручьев и рек. Полярные растения не в состоянии быстро справиться с ним, они все силы отдают борьбе с холодом. Мерзлота и морозы — их главный противник. Где уж тут успешно бороться и с бедами, неожиданно возникающими по вине человека. Что же делать?

Сопки справа чуть расступились, открыв перевал, уставленный кекурами. Колея полезла туда. На Паляваам пошли «добытчики».

— Тормозни, — попросил Михаил. — Приехал, спасибо.

— Ты чего? — удивился водитель. — Пустыня же. Куда тут?

— Туда, — Михаил показал в сторону перевала.

— Эге-е… А ружье?

— Зачем? Охота сейчас запрещена. Да и на работе я.

— На случай. От Потапа, к примеру. Говорю же — пустыня.

— Потапу, брат, без нас забот хватает. Будь здоров.

— Да чего там! Бывай… — водитель захлопнул дверцу, покачал головой.

Пристроив лямки рюкзака поудобнее, Михаил зашагал к перевалу. На тундре оттаял лишь тонкий слой, и под ногами даже через подушки мха чувствовалась мерзлота. Монолит, вроде бы, а от траков становится как губка, плывет, оседает, сочится — и вот уже лужа, потом озерко, а дальше — ручьи…

Наконец Михаил вышел на каменистый склон, покрытый ковровыми пятнами вечнозеленой «ивы чукчей». Заросли ее густы и пружинят, как батут. Десяток кривых упругих веточек, узкие листики — все растение в ладонь, а корень змеится под мхами на три-пять метров. Толстый могучий корень. На материке он обеспечил бы жизнь приличному дереву, а тут в состоянии прокормить лишь крохотный кустик. Ковры «ивы чукчей» разрывались зарослями диопенсии, тоже вечнозеленого кустарничка. Кое-где сверкали снежинки, а рядом цвела Кассиопея. Чаще стали попадаться безжизненные участки серой щебенки.

В одном месте дорогу Михаилу пересекла баранья тропа. Он постоял. Ветер шевелил клочья зимней шерсти, кое-где темнел довольно свежий помет. Действующая тропа. Передохну минуту, решил Михаил, и сел на широкий теплый камень, огляделся. Бурые, покрытые цветными пятнами лишайников кекуры торчали тесными группами в боковых осыпях, ломаной цепью перегораживали перевал. Как сторожевые башни древних воителей. Тракторный след, попетляв среди них, пересекал баранью тропу и уходил вниз. Там светлела уютная долина. Среди желтых песчаных кос бежал зеленый ручей. По его пойменному уступу тянулись фиолетовые заросли полярной березки, сверкали синие, еще не растаявшие ледышки озер. Над долиной тек мелодичный звон, родившийся из журчания воды, свадебного пения птиц, шипения ветра в кустах и свиста в скалах. Кругом царили покой и безмятежность.

Взгляд Михаила остановился на тракторной колее уже там, внизу, и в душе сразу вспыхнула тревога. Черные параллельные линии фантастическим росчерком перечеркивали долину. Росчерки казались злыми, словно обладателю гигантского пера помешал в каких-то тайных делах этот кусочек прекрасного первобытного мира.

Вдруг Михаил боковым зрением заметил движение и повернул голову. Справа, по осыпи, двигался непонятный лохматый ком. Михаил пригляделся. Вроде… баран… Да… Да, снежный баран!

Животное было в грязной зимней шубе. Шерсть на спине и груди сбилась култуками, клочьями висела по бокам, волочилась под брюхом. — В ней торчали сухие ветки и длинные космы лишайников. Животное походило на ком мусора, и определить, что это баран, можно было только по массивным, закрученным почти в два оборота рогам.

Могу-уч! — восхищенно подумал Михаил.

Баран обошел одну группу кекуров, потом вторую. Потерся о выступы, перешел к третьей. Здесь, между двумя скалами, была тесная выемка. Зверь прыгнул в нее, потоптался и, резко упав на бок, завертелся юлой, несколько раз кувыркнулся через голову. Михаил привстал от изумления, вытянул шею, стараясь увидеть все как можно лучше. Эх, жалко камера в рюкзаке! Он сбросил с плеча лямку, но в тот же миг движение в яме прекратилось, и из грязной серой кучи, похожей на пепел костра, возникло стройное животное в белом, с бледным золотистым оттенком наряде. Легко вознеся ставшие изящными и словно невесомыми рога, оно гордо посмотрело кругом, грациозно перебрало ногами, словно освобождаясь от остатков истрепанной зимней спецовки, и вышло из тесной ямы в сверкающий чистотой и радостью весенний мир. Михаил, пораженный неожиданным преображением, замер с поднятой к плечу рукой. Находись кто-нибудь рядом — подумал бы, что Михаил приветствует удивительное видение, подаренное ему судьбой.

А снежный баран легко подпрыгнул на месте, крутанулся и гигантскими скачками полетел вверх по осыпи. Два, три мгновения — и он исчез за гребнем. Стараясь сохранить и запечатлеть прекрасное мгновение, Михаил закрыл глаза, и перед ним еще долго сверкал, постепенно растекаясь и бледнея, золотой зигзаг на ржавом фоне осыпи.

В долине было светло и жарко. Михаил отшагал по терраске километра четыре, потом спустился к воде и разложил костерок из плавниковых веточек. Пока в эмалированной кружке закипала вода, достал заварку, галеты, сахар, банку говядины.

Выскочив из травы, захлопал на камешках в ручье кулик-перевозчик. Бурые перышки отливали бронзой, матово посвечивали черные пятна на спине.

— Б-э-э! Ш-ш-ш! Б-э-э! — крикнул с высоты бекас.

Рядом, в бочажке, булькнул носом хариус. Смотри-ка: подошел — пусто, посидел тихо — густо. Да-а, запугали мы зверье. Все кругом цепенеет при виде человека. Иногда кажется, что даже трава с кустами затаились, ждут: что будет? Как себя поведет вышедший из-под контроля матери-природы сын? Не топчет, не орет, не стреляет? Тогда можно заниматься своими делами. Вот, любуйся!

Из кустарника, метрах в двадцати, вышел песец и устроился на бугорке, подмяв бархатные стебли кошачьей лапки. В бурой шубе зверька торчали грязные клочья.