Реду казалось волнующим даже само её имя. Он думал, что она тысячу раз была права, когда решила издаваться с одной только девичьей фамилией; полная, де Вер-Торрингтон, теряла всякую магию. Громоздкая фамилия мужа прицеплялась к её звучному имени, как слизняк.

      Ред, начиная статью, не надеялся точно воспроизвести изящный, полный неожиданных метафор и сравнений, но одновременно ясный, кристально-чистый слог леди де Вер. Её книги напоминали Реду гобелены: тысячи крошечных стежков, каждый из которых был совершенен, но словно бы незаметен, приобретая значимость и смысл лишь как часть общей картины. Да, он не мог писать так — да статьи так и не писали, но он нашёл чем вдохновиться.

      «Эту историю, которая по своей запутанности может сравниться лишь с книгами Виктории де Вер, невозможно рассказать, не обратившись к биографии самой знаменитой писательницы.

      В послевоенные годы леди де Вер-Торрингтон встретилась с дальними родственниками мужа, Арденами, о существовании которых раньше даже не подозревала. Леди де Вер тогда уже была знаменита, а её легендарная серия про братьев Мидсаммер завершена. Семейство Арденов состояло всего из двух человек: Анны Арден и её сына Филипа. Его отец погиб во время налёта люфтваффе, а мать, работавшая в военном госпитале, именно там и заразилась туберкулёзом.

      Если можно верить слухам, Ардены не обращались за помощью к своим более состоятельным родственникам: о Филипе якобы упомянула в письме поклонница Виктории де Вер. На письма читателей отвечали секретари издательства, передавая леди Виктории лишь некоторые, и в этом можно увидеть очередное вмешательство судьбы: то письмо не сочли очередными измышлениями поклонников. У леди Виктории было огромное количество родственников, в том числе небогатых, и сейчас мы, наверное, никогда уже не узнаем, что заставило её написать своей читательнице с просьбой указать адрес Арденов. Хотя, возможно, вся эта история — сплошная выдумка, и Анна Арден напрямую попросила леди Викторию о помощи.

      Судьба до того момента юному Филипу отнюдь не благоволила. Три последних года войны он провёл без родителей в эвакуации, но когда вернулся к матери, то их почти сразу же постигла новая беда: обнаружившийся туберкулёз и потеря работы. Наверняка явление леди де Вер показалось ему сказкой, примерно такой же, в какой очутился Кейт Мидсаммер. В послевоенные годы жизнь даже состоятельных и знаменитых людей не была лёгкой, но она вряд ли была сравнима с теми тяготами, что довелось испытать Арденам».

      Перечитав написанное, Ред почесал в затылке.

      Не то.

      И дело было не в том, что стиль хромал и нимало не напоминал Викторию де Вер, а в том, что он не хотел, чтобы это звучало так... Филип Арден невольно начинал вызывать сочувствие. Кто не пожалеет сиротку, лишившегося отца и уже теряющего мать? А Реду было нужно совсем иное: Арден должен был казаться человеком, едва не с колыбели высчитывающим и умеющим войти в доверие, притворившись невинным агнцем. Арден должен был вызывать у читателей никак не сострадание, а ту гадливость, что сам Ред испытывал к Найджелу Торрингтону. Странно, но чувства по отношению к Ардену были другими. Это было однозначное неприятие, но иное по сути, без ощущения гадливости. Когда он пусть и немного, но узнал Ардена лично, представление о нём начало сильно меняться, парадоксальным образом становясь всё более и более неопределённым. Об Ардене однозначно можно было сказать лишь одно: он слегка не от мира сего. Большую часть времени он просиживал в кабинете или библиотеке, в гости к себе почти никого не приглашал, а сам куда-то ездил исключительно редко, предпочитая решать дела в переписке или по телефону. Затворническая, ограниченная жизнь плохо сочеталась с расчётливостью и умением втереться в доверие, которые Ред так старательно Ардену приписывал.

      Ред решил продолжать: пусть пишется, как пишется, потом он всё подправит.

      «Тайны начинаются с самого начала: вопреки встреченному мной во многих статьях мнению, что леди Виктория взяла опекунство над Филипом Арденом после смерти его матери, найденные мной архивные документы говорят о другом: в мае 194... года, когда Филип появился в поместье Каверли, Анна Арден была жива».

      Далее Ред, сверяясь со своими записками и несколькими черновиками будущего газетного материала, изложил всё то, что он узнал о процедуре получения Викторией де Вер опекунства над Арденом ещё при жизни его матери. Ясно было, что мать была так тяжело больна, что не могла заниматься ребёнком и опасалась его заразить, но Ред не сумел сдержаться и не забросить наживку — намекнуть на удивительную готовность семилетнего мальчика расстаться с матерью после того, как появилась возможность жить в поместье Торрингтонов.

      После этого он перешёл к следующему герою истории: Николасу Фицджеральду Альфреду Эдуарду Торрингтону. Пожалуй, в этой пьесе Колин был единственным персонажем, который вызывал у Реда безоговорочную симпатию.

      «Когда Арден поселился в Каверли, там уже жил один мальчик, пятнадцатилетний Колин Торрингтон, родной сын леди Виктории. Большую часть года он находился в Итоне, но, когда вернулся на очередные каникулы, обнаружил, что комната соседняя с его отдана Филипу Ардену».

      Ред не знал наверняка, какая именно комната была отдана в доме Ардену, но, как он успел понять, в доме было лишь две детских и находились они через стенку друг от друга.

      «Несомненно, живущему вдали от дома мальчику показалось, что мать нашла ему замену. Каким бы умным, рассудительным и сердечным юношей Колин ни был, над ним с детства и, более того, с рождения висела мрачная тень смерти».

      Ред хмыкнул: наверное, он слегка перебарщивал. Он исправил «висела» на «нависала». Чуть лучше.

      Он в очередной раз попробовал представить, каково это — с детства знать, что твоя жизнь не будет такой, как у других, что она будет короткой и под конец мучительной. Как меняет человека чувство обречённости? И думал ли Колин, что болезнь настигнет его столь быстро?

      У Колина было всё: ум, обаяние, красота, положение в обществе, деньги, умение завоёвывать друзей и женщин. Наверное, из такой жизни уходить ещё страшнее.

      Ред решил не заострять внимание на том, что Колин в студенческие годы вёл весьма разгульную жизнь и чудом вывернулся из нескольких крупных скандалов, но, в конце концов, так было со многими студентами. На выдающегося негодяя Колин совсем не тянул. И Ред считал, что кое-какие грешки, как и невоздержанность, были ему во многом простительны. Когда он думал о Колине Торрингтоне, то вспоминал об одном латиноамериканском авторе, статья о котором была опубликована в университетском журнале, где Ред работал после Норфолка. В его семье по наследству от отца к сыну передавались слабое зрение и слепота, и этот человек читал как одержимый, стараясь до того момента, как лишится зрения, прочесть и запомнить всё, написанное человечеством. Наверное, Колин, зная, что скоро станет недвижим, точно так же пытался успеть сделать и попробовать всё, прожить полную жизнь за несколько лет... Отсюда были его попойки, поездки на боксёрские, петушиные и собачьи бои в Ист-Энд, ночные заплывы в водоёме Сэнфорд-Пул, лихачества за рулём и безумные гонки на яхтах.