Все эти дни он находился в участке в Госкинс-Энде. Его посадили в тёмный и сырой угол, забранный решёткой, где были только две деревянные скамьи и слив в полу. Утром вместе с завтраком ему приносили воду для умывания, а зубную щётку и мыло Реду удалось выпросить лишь с большим трудом. Ред решил, что последний раз преступников в этом закутке содержали ещё при королеве Виктории…

      Вчера вечером его предупредили, что утром следующего дня его перевезут в Дорчестерскую тюрьму. Отпускать под залог его отказались.

      Самыми тяжёлыми были первые сутки, когда Реда непрерывно допрашивали, не давая передохнуть. Ночью его допрашивал сержант Кросби с подручными, а утром приехал инспектор из города. Одни и те же вопросы сыпались без остановки, в разных вариациях: полицейские ждали, что он запутается и проговорится, но Ред упрямо повторял одно и то же. У него требовали рассказать, что такого он знал о Найджеле Торрингтоне, что тот мог решиться на убийство, но Ред говорил, что на этот вопрос отвечать не будет; тогда начинали сыпаться новые угрозы: если он не расскажет, ему никто не поверит, его обвинят в ограблении и покушении на убийство. Ред снова говорил, что ему всё равно: он ничего не расскажет.

      — Ты его шантажировал, так?! — начинался новый виток. — Вымогал деньги?

      — Нет, я не получил от него ни пенни, и не собирался.

      Ему говорили, что Арден дал показания и заявил об ограблении, потом говорили, что Торрингтон очнулся и обвинил его. В ситуации, когда выгнанный из дома журналист и гость хозяина покалечили друг друга, полиция явно была склонна предполагать, что преступный замысел был у Реда, а вовсе не у кавалера Военного креста и бывшего члена парламента.

      К полудню следующего дня Ред был уже в таком состоянии, что, наверное, рассказал бы чёртовым полицейским про Торрингтона всё, что знал, чтобы обелить себя и, главное, чтобы от него наконец отстали. Но он знал, что, если произнесёт хотя бы слово и Арден об этом узнает, ему точно не сдобровать.

      К вечеру девятнадцатого сентября ему предъявили обвинение в причинении тяжких телесных повреждений и незаконном проникновении в жилище.

      Остаток дня, как и следующие сутки, Реда из камеры больше не выпускали, даже для допросов, и Ред мог, с перерывами на сон и еду, думать о том, о чём почти постоянно думал уже месяц как, — об Ардене, о ненавистном Ардене. Об Ардене, из-за которого он сходил с ума, по которому он сходил с ума.

      Тот даже в самом жутком, в чернейшем своём проявлении вызывал нечто вроде тревожного, противоестественного восхищения. И теперь, когда Ред знал, что сделало его таким, он даже не мог начать его по-настоящему презирать или испытывать отвращение. Он мог его только ненавидеть, и в этой ненависти было какое-то восхитительное тайное зерно, вроде абрикосовой косточки, которая, если расколоть, была вкусной, и терпкой, и сладкой, и пахнущей горьким миндалём, и пропитанной ядом.

      Иногда Реду начинало казаться, что он действительно обезумел. Арден, его слова, его ложь, его прикосновения — всё это не выходило из головы. И Ред метался от воспоминаний о том, как входил в его тесное, горячее нутро, к мыслям, что Арден, расчётливая скотина, подстроил всё это и мог засадить его в тюрьму на несколько лет. А ещё он боялся, что даже сказанное возле окна могло быть не последним слоем лжи, за ним могли скрываться ещё и ещё. Всё, как в книгах Виктории де Вер, было не тем, чем казалось.

      Судя по тому, что Ред узнал от адвоката, Арден до сих пор не дал показаний, так как пребывал в состоянии сильнейшего нервного истощения. Он чего-то ждал. Возможно, того, как разрешится ситуация с сэром Найджелом. По словам адвоката, разрешалась она не очень хорошо: в госпитале Торрингтону провели обследование, по итогу которого сделали вывод, что если он и придёт в себя, то всё равно останется парализованным. Реду, когда он об этом услышал, стало не по себе: фамильный недуг всё же настиг сэра Найджела, перешёл от Колина вместе с баронетством и особняком.

      А если сэр Найджел умрёт? Неужели Арден тогда в отместку засадит его за решётку? Представит всё так, будто это он, Ред, нападал, а сэр Найджел защищался? Неужели ему это удастся?

      На самом деле Ред боялся об этом думать. От этих мыслей становилось отчаянно плохо. Было страшно за собственное завтра и стыдно за вчера. Стыдно, потому что несмотря ни на что верил Ардену и даже осмелился мечтать об ответных чувствах, осмелился их заподозрить…

      «Ты всего лишь веришь в это».

      Не было никаких чувств, а Арден использовал его с самого начала. И Ред никак не мог понять, для чего.

      Он вспоминал сказанное сэром Найджелом, вспоминал письмо Эллиота: они оба говорили об этом, о том, что у Ардена не может быть привязанностей, он манипулирует людьми, а когда добивается запланированного, выбрасывает за ненадобностью.

      Ред теперь догадывался, как Арден мог использовать увлёкшегося им, готового на всё Эллиота. Какой же он дурак, ведь Эллиот его предупреждал, прямо говорил!.. Но он предпочёл верить в то, что окажется для Ардена исключением, что уж к нему-то тот относится иначе.

      Язык лжёт. Арден написал это на полях книги.

      Даже сказанную кем-то правду мы способны исказить и услышать лишь то, что хотим слышать, что соответствует нашей картине мира.

      Эллиота Арден выбрал «на вкус сэра Найджела», что бы это ни значило. Возможно, Арден знал, что Эллиот гомосексуален, и именно поэтому его и выбрал. А что было потом? Он подсунул его сэру Найджелу в постель? Зачем? Доказательства такого рода преступлений у него без того были. Может, для того, чтобы Эллиот завоевал доверие сэра Найджела, узнал, где тот хранит негативы фотографий?

      Реду казалось, что он почти разгадал этот ребус: как Арден намеревался использовать Эллиота, но так и не разгадал другой: как Арден собирался использовать его самого… Он сказал, что Ред должен был написать статью. Теперь становилось понятно, почему Арден был так необычно словоохотлив и подкидывал одну наводку за другой, но зачем, зачем? Даже тот телефонный разговор, который Ред считал подслушанным, мог быть спланирован Арденом. Он, с самого начала зная, зачем Ред явился в Каверли, специально сделал его своим секретарём, специально отказался платить, чтобы устроить перед глупым журналистом маленькое представление… Интересно, что вообще не было представлением? Секс? Или Арден тогда сказал правду: он находил удовольствие в сексе с теми, кого презирал, в ненависти и унижении?

      Мысли путались, утрачивали смысл. Или Ред просто не мог сосредоточиться и взглянуть с другой стороны, в иной перспективе.

      Сейчас Ред сам чувствовал себя Анселем Филдингом из безымянной книги Виктории де Вер, внезапно понявшим, что всё было не так, как ему казалось, и что он был слеп. Ему хотелось, чтобы эта книга была сейчас с ним. Он бы долистал до девятой главы, той самой, в которой мир начинал переворачиваться: друзья оказывались предателями, исторические хроники ложью, а преступники спасителями. И ещё не отступающие ни днём, ни ночью мысли о другом человеке. Джунипер. Что есть Джунипер? Что есть Арден?