Почерк на конвертах был незнакомым, как и большинство фамилий: Морган, Стайн, Ллевелин, Леруа, Спенсер… Ред заглянул в парочку — тоже какие-то стародавние даты.

      Он наугад вытянул пару конвертов потолще с противоположного края, выбирая наименее потрёпанные. На трёх были опять ничего не говорящие фамилии, а на четвёртом стояло «Колин Торрингтон (2)».

      У Реда задрожали пальцы.

      В красноватом свете он с трудом различал написанное и поэтому подошёл ближе к окну.

      Конверт был плотно набит письмами, адресованными Колину. Десятки людей писали ему по самым разным поводам. Большинство писем было, судя по тону и фразочкам, от тех, с кем Колин учился, но тут же, вперемешку, хранились и письма от родственников, поверенных, врачей… И это лишь вторая часть. Где-то должен был быть ещё один конверт.

      Ред лихорадочно перебирал письма: много, но ничего ценного. Разве что по письмам от врачей можно было проследить, как ухудшалось состояние здоровья Колина и к кому и за какими консультациями он обращался.

      Читать, даже вскользь, это было больно: бедняга Колин лихорадочно искал излечения, надеялся на чудо, но все письма говорили о том, что прогнозы неясны, надёжные средства неизвестны, предпринятое лечение может дать результат лишь позднее, через несколько месяцев, и не стоит отчаиваться сразу… Но Колин наверняка отчаивался. Хорошо, что тут не было его писем. Наверное, чтение превратилось бы в настоящую пытку.

      Письма не были рассортированы строго по датам, но движение во времени чувствовалось: от конца сороковых переписка постепенно сдвигалась к пятидесятым. Ред решил остановиться на одном заметном письме на розовой муаровой бумаге, которое потом легко получилось бы найти, и перевернул пачку. Здесь должны были быть самые последние письма.

      Теперь сверху оказалась короткая записочка с выцветшим логотипом какого-то отеля наверху.

      «Я приеду в Лоули в следующую субботу. Буду ждать до семи вечера».

      Не было ни даты, ни приветствия, ни подписи, но этот почерк Ред ни с каким другим бы не перепутал. Записку написал Арден.

      Неужели это была та самая последняя встреча, о которой так много судачили? Та самая, после которой, как говорили, Колин переписал завещание.

      Подумать об этом можно было позже. Ред перебирал письма дальше, одержимый азартом, ожидающий ещё раз встретить этот малопонятный бисерный почерк. Но писем от Ардена больше не нашлось.

      Зато очередное письмо от доктора заставило Реда остановиться. Увидев подпись Эшворта, который, судя по всему, был домашним врачом Колина, Ред уже хотел отложить листок в сторону, когда заметил мелькнувшее в строке имя «Филип».

      «Колин,

      я никогда не давал Вам повода сомневаться ни в моей преданности Вам, ни в моей компетенции. Прежде чем Вы необдуманно решитесь обратиться к кому-то другому по столь щекотливому вопросу, подумайте хорошенько, прислушайтесь к тому, что я пишу ниже, и поверьте: любой другой доктор ответит Вам то же самое. Простите, что начинаю письмо с нотаций, но, хорошо зная Ваш характер, я посчитал уместным именно такое начало.

      Я тщательно обдумал Ваш вопрос и именно поэтому ответил не так быстро, как Вы, наверное, ждали. Я взвесил ситуацию, сделал несколько звонков коллегам и могу сказать, что ответ на Ваш вопрос однозначный: нет, и к тому же это просто опасно. Поверьте, я не в силах помочь Вам в этом деле.

      Три или четыре года назад я советовал Вам поместить Филипа в лечебницу, и Вы помните, что мне ответили. Вы, смею сказать, проявили недостаточную разумность и пошли на поводу у эмоций. Пожалуй, мне не стоило устраивать для Вас ту маленькую экскурсию в Шейкерстоун. Эффект от посещения оказался слишком сильным и пугающим. Если бы Вы тогда послушались меня, то сейчас у нас был бы шанс. Теперь уже слишком поздно. Поверьте, ни Вы, ни я, никакой консилиум докторов, ни даже Ваши деньги ничего не могут поменять.

      Боюсь, Вы склонны представлять, что вопросы, связанные с душевным здоровьем, лишены конкретики, их можно толковать так или иначе. Я соглашусь, что раздроблённая кость или отсутствующее зрение — вещи куда более конкретные, но психиатрия — это не пустая болтовня и не колдовство, это наука. Разные врачи могут иметь разные точки зрения на тот или иной случай, но есть некие основополагающие принципы, на которых сходятся все. Ради Вашего же блага, остановитесь на этом. Ваше собственное здоровье слишком слабо, чтобы Вы подвергали себя подобному перенапряжению.

      Если моё письмо оказалось Вам недостаточно убедительным, я могу приехать в Каверли в ближайшие дни и всё объяснить детально. К тому же некоторые моменты, касающиеся Филипа и состояния его здоровья, ни Вы, ни я не хотели бы доверять бумаге.

      Во всём остальном буду рад оказаться Вам полезен,

      доктор Р. Эшворт».

      Некоторые предложения Ред перечитал не дважды, не трижды, а по десятку раз, словно надеясь, что уклончивое и осторожное письмо доктора приобретёт более чёткий смысл.

      На момент написания письма Ардену было уже почти двадцать лет. Его фамилия нигде не упоминалась, но было глупо надеяться, что Колин и доктор Эшворт имели в виду какого-то другого Филипа.

      После всего, что он уже узнал о Каверли, о Колине, об Ардене, о сэре Найджеле, теперь на Реда обрушилось ещё и это: Арден, вполне возможно, был душевнобольным. Может, вот оно, объяснение, которого не хватало, чтобы связать воедино все странности? Пропавший кусок мозаики, благодаря которому становилось понятно: всё это время он пытался сложить совсем не ту картину. В картине не было никакого смысла. Она наполовину была порождена больным воображением Ардена.

      Ред отёр пот с висков. Он не мог в это поверить… Если Арден был болен, почему он не состоял под наблюдением врачей? Почему он не находился под опекой и самостоятельно управлял доставшимся от Колина состоянием? С другой стороны, не все душевнобольные — сумасшедшие из водевиля, считающие себя то Цезарями, то Годивами, некоторые вполне могут жить среди обычных людей, успешно скрывать своё безумие, которое вообще может проявляться лишь временами.

      Ред начал искать в пачке другие письма Эшворта: их легко можно было опознать по крупному круглому почерку. Несколько штук нашлось, но речь в них шла исключительно о болезни Колина. Моменты, касающиеся здоровья Филипа, Эшворт упорно не хотел доверять бумаге.

      Опомнившись, Ред взглянул на часы. Вместо часа он провёл здесь едва ли не полтора. Он совсем забылся, увидев это письмо. Если бы у него было время, он бы мог его переписать, но Реду казалось, что он и так помнит каждую строчку. Этот лист, крупные каракули доктора, тусклый красноватый свет — всё это было выжжено теперь в его памяти. Он не смог бы забыть, даже если бы захотел.