Верман сообщил Сгибневу и Феоктистову, что за взрыв «Марии» они получат по восемьдесят тысяч рублей золотом каждый, а выплата произойдет сразу по окончании военных действий. Предатели так и не дождались награды: вихрь Октября оборвал все связи, в Германии произошла революция, и много лет спустя на допросе Сгибнев со вздохом признается советским чекистам: «Потерять такую заработанную сумму!.. Это было для нас трагедией…» Воистину бездонна мера падения человека: предательство они считали… работой. Более того, узнав о процентном распределении «заработанной» суммы между ним и Феоктистовым, Сгибнев, как рассказал Верман, возмутился: «Почему по пятьдесят процентов?! Это несправедливо. Ведь непосредственно на «Марии» осуществлял диверсию я… Мне и положено больше».
Как только началась война, над организацией Вермана нависла угроза. Обстоятельства «работы» сразу и резко осложнились.
По приказу военных властей, все лица немецкой национальности должны были в течение двух суток покинуть Николаев, стратегически важный город, где строились мощнейшие корабли. К тому же Николаев находился в непосредственной близости к базе Черноморского флота — Севастополю.
Верман также подлежал выселению. Но он не мог уехать, не завершив до конца подготовку к диверсии на строящихся и вводимых в строй линейных кораблях. Такого провала ему бы не простили. Что делать? Минимум две недели нужно было выиграть Верману, несмотря ни на что.
Поздним вечером, когда стемнело, у памятника адмиралу Грейгу в городском сквере Верман встречается с Матвеевым.
— Нужно действовать, — говорит он. — Я не могу сейчас уехать. Вы это отлично знаете.
— Но как? Обойти приказ невозможно.
— Невозможных ситуаций не существует, Матвеев. Вы, как разведчик, должны это понимать. К тому же вы — городской голова, хозяин города. Думайте!..
— Я уже думал. Есть один-единственный шанс — уговорить жандармского ротмистра Иевлева. Отвечает за выселение непосредственно он.
— За чем же стало дело? Кажется, сей достойный муж числится в ваших друзьях?
Матвеев задумался.
— Все это так. Но здесь не должно быть осечки. Сами видите, какие времена! Вдруг он побоится… Его надо чем-то связать…
— Чем? — машинально спросил Верман. И вдруг его осенило: — Послушайте, Матвеев! Он любит играть в карты?
— Да. Но при чем тут это?
— Жизнь вас ничему не научила, Матвеев. Пригласите ротмистра в Английский клуб. Для него это честь…
— И…
— И партнером его должен быть достойный игрок. Остальное я беру на себя.
— Ясно! — Лицо Матвеева посветлело. — Как же я сразу об этом не подумал!
Верман рассмеялся:
— Думать никогда не вредно, Матвеев. Особенно в таких ситуациях, в какой мы с вами оказались…
О дальнейшем Верман рассказывает так:
«В Одессе в 1914 году служил жандармский полковник Берг, хороший знакомый николаевского жандармского ротмистра Иевлева. Иевлева пригласили на игру в баккара, подсунув ему партнером опытнейшего карточного шулера, доставленного специально для этой цели Бергом из Варшавы. В игре участвовал «сам» Матвеев, так что Иевлев ничего не мог заподозрить. Словом, проигрался ротмистр «в дым». Матвеев любезно предложил ему в долг денег для продолжения игры. Иевлев взял. И снова… проигрался. Когда через два дня Матвеев зашел к Иевлеву на службу, тот побледнел: подумал, что пришли за долгом. А денег у него не было…
— Господин Иевлев, — сказал Матвеев, — ради бога не беспокойтесь! Разве бы я позволил себе потревожить вас в связи с этой мелочью… У меня к вам небольшая пустяковая просьба.
— Я весь внимание! — Иевлев просиял…»
«Верман, — рассказывает Лукин, — превосходно передал всю эту сцену «в лицах», от души потешаясь над «незадачливым ротмистром…»
«— Я прошу за нашего общего хорошего друга Виктора Эдуардовича. Вы же знаете…
— Да, — поморщился Иевлев, — этот приказ о выселении. Я очень хорошо отношусь к господину Верману, можно сказать — люблю его… Но приказ есть приказ…
— А я и не хочу, чтобы вы его нарушали. Вы же знаете, Виктор Эдуардович — деловой человек. У него здесь, в городе, масса серьезных дел, требующих завершения. Ему нужно для этого всего две недели… А потом… Потом он уедет…
— О, две недели — это пустяк! — снова просиял Иевлев, подумав втайне, что, судя по всему, окажи он Матвееву эту услугу, долг, по всей вероятности, не будет нужно возвращать вообще. — Две недели — ерунда… Давайте договоримся так: пусть господин Верман спокойно завершает свои дела. Могу же я в этой военной суматохе не заметить, что один из сотен немцев, подлежащих выселению, на какие-то две недели задержался в Николаеве?!
— Конечно, можете…
— Ну и отлично! Я ничего не знаю, ничего не вижу, ничего не слышу…»
Расстались Иевлев и Матвеев самыми лучшими друзьями…
И Верман «ликвидирует» дела: передает их Бруно Густавовичу Линке, назначив его резидентом.
На душе Вермана неспокойно: настал долгожданный час, к которому все они так долго готовились. И вот волею судеб он должен отбывать в неизвестном направлении. Впрочем, он был уверен, что, где бы он ни оказался, он наладит связь с городом.
Фришену был дан приказ уйти в подполье, а сам Виктор Эдуардович отбыл на Урал, откуда, впрочем, довольно скоро бежал, чтобы самому тайно появиться в Николаеве…
А присные Вермана между тем действовали, как он скажет впоследствии, «на полную мощность»…
Сгибнев на допросе показал, что «Мария» была обречена еще в Николаеве.
«Как отвечающий за проводку электросистем, я позаботился о том, чтобы в пороховых погребах в необходимую минуту при перенапряжении электросети возникли бы замыкания. Такие «болевые точки» в погребах были сдублированы. В основном же мы рассчитывали на переданные нам через Вермана специальные механические взрыватели, пронести которые на «Марию» не составляло никакого труда ввиду полнейшей безалаберности в ее охране и постоянной возможности нас, как представителей завода, бывать на корабле. Место взрыва — Севастополь — было избрано не случайно: диверсия в самом Николаеве могла бы поставить под удар русской контрразведки нашу организацию…»
Есть все основания предполагать, как мы уже рассказали выше, что к практическому осуществлению диверсионной акции на «Марии» имел самое прямое отношение и служивший на ней мичман Фок.
Сведения о подозрительной деятельности Фока на «Марии», о его открыто прогерманских настроениях содержатся во многих письмах автору этих строк от живущих и сегодня ветеранов «Марии».
Между тем час гибели «Марии» близился.
В документах, которые удалось разыскать автору этих строк, говорилось:
«Летом 1917 г. русская агентура доставила в Морской генеральный штаб несколько небольших металлических трубочек… Миниатюрные трубочки были направлены в лабораторию и оказались тончайше выделанными из латуни механическими взрывателями.
Отпечатанные с них фотографии, секретнейшим порядком, через специальных офицеров, были разосланы в штабы союзного флота. Тогда же выяснилось, что точь-в-точь такие же трубки были найдены на таинственно взорвавшемся итальянском дредноуте «Леонардо да Винчи». Одна, не взорвавшаяся, была найдена в матросской бескозырке, в бомбовом погребе…»
В 1929 году в зарубежной прессе появилась работа бывшего капитана 2-го ранга русского флота А. Лукина, однофамильца Александра Александровича. А. Лукин, исходя из известных ему фактов и анализируя их, приходит к выводу, что
«гибель «Марии» — результат германской диверсионной работы. Работа эта была проделана организацией, в составе которой каким-то звеном был и морской атташе, и Распутин, и заводские баржи, и «кладовки», и наконец, латунные трубочки — механические взрыватели».
А. Лукин был недалек от истины: в ночь, предшествовавшую взрыву, такие же трубочки оказались в пороховых погребах «Марии». Непосредственно руководили операцией Сгибнев и Феоктистов…
