А когда в Севастополь снова вернулась Красная Армия и вместе с нею Советская власть, мертвая «Мария» давно уже была «достопримечательностью» города. Каждому приехавшему в город прежде всего показывали линейный корабль и рассказывали его историю.
Молодой республике, как хлеб, как воздух, нужен был металл. Много металла. «Интерес» к «Марии» стремительно рос. «Красный черноморец» сообщил в 1926 году (№ 79), что «Мария» «будет перевернута». После такой операции «разборка ее удешевится на 50 %». «Корабль может дать один миллион пудов металла».
Т. И. Бобрицкий продолжает свой рассказ:
«Ввод в док принял на себя ЭПРОН и в 1926 году выполнил эту работу. За долгий период стоянки на мели воздухопроводы внутри дредноута проржавели, так что пришлось заново облазить весь корабль внутри, проверить заделки и заменить негодные устройства. При подкачке воздухом для снятия с мели опять пришлось вынести большую борьбу со стремлением линкора опрокинуться. Горюнов, руководивший этой операцией, и водолазы проникали через шлюзы внутрь корабля в самые глухие и отдаленные закоулки и спускали набравшуюся в них воду вниз, пока наконец остойчивость корабля была восстановлена. К 1927 году разборка стоящего вверх килем линкора была завершена.
Так закончилась знаменитая эпопея корабля-гиганта — целого затонувшего города. Полтора миллиона пудов металла и механизмов были даны стране ЭПРОНом — молодой судоподъемной организацией в самом начале ее деятельности».
Корабли — это не просто куски мертвого железа. Это и память, и история, и человеческие судьбы. Прекрасные, как море. И, как море, бессмертные.
Рождался новый, советский флот.
Журнал «Судостроение» (1968, № 12, с. 68) не без гордости писал:
«Подъем 1000-тонных, глубоко ушедших в грунт башен, потребовал от эпроновцев огромного физического труда, острой инженерной мысли, большой рационализаторской смекалки. Подъем башен линкора был завершен незадолго до Великой Отечественной войны».
По свидетельству Т. И. Бобрицкого,
«башни линкора «Мария», например, зарылись в грунт на восьмисаженную глубину, и только одна их сажень оставалась над грунтом. Вырвать их оттуда можно, только приложив силу в 5000 тонн, тогда как сама башня весит в несколько раз меньше…»
Во время работы над распутыванием тайны взрыва «Марии» я еще раз убедился, что, вероятно, «везет» в поиске всегда тем, у кого есть обостренное чувство «на предмет» исследования.
Но неожиданность иных находок действительно поразительна…
В 1973 году я был назначен редактором книги «Севастопольская хроника» писателя Петра Александровича Сажина. «Хроника» готовилась к публикации в журнале «Москва».
Сидим как-то у Сажина дома. Устали работать, отдыхаем. Петр Александрович показывает старые фотографии.
— Что это такое? — вдруг вскакиваю я.
— ЭПРОН поднимает башни «Императрицы Марии».
— А откуда они у вас?
— Я же работал с эпроновцами…
И пошли воспоминания о 1926 годе. О «Марии». О тех обстоятельствах ее подъема, с которыми вы уже знакомы.
О многом мы говорили с Сажиным в этот вечер. Но мысли мои все время вращались вокруг тех башен, что на фотографиях.
— А ведь история с подъемом башен должна иметь продолжение…
— В каком смысле? — не понял Петр Александрович.
— В прямом… Их подняли. И не настолько мы были богаты в то время морскими орудиями, чтобы их пустили в мартены. Орудия должны были где-то еще служить новой, революционной России…
Но где?!
Но этого не знали тогда ни я, ни Сажин. Шли месяцы. Я опрашивал сотни людей. Никаких следов…
И наконец!..
6. «ЭТО ЕСТЬ НАШ ПОСЛЕДНИЙ!..»
Подчас нам кажется, что занимавшая нас история изучена досконально. Рука уже хочет поставить долгожданное слово «конец». Но конец неожиданно оказывается новым продолжением все тех же событий. Продолжением не менее героическим и значительным, чем все то, что мы уже знали.
Работа над поисками тайны взрыва «Императрицы Марии», занявшая много лет, вроде бы завершилась. Разрозненная мозаика фактов, документов, свидетельств сложилась в целостную картину. Можно было, казалось мне, представлять ее на суд читателя.
Шел ноябрь 1974 года.
И тут хмурым, непогожим днем зашел ко мне давний мой друг генерал-майор Георгий Павлович Шатунов. Разговорились. Я рассказал о работе над документами, связанными с «Императрицей Марией».
— Бьюсь об заклад, — вдруг заволновался Георгий Павлович, — ты не знаешь конца этой истории! Вернее, ее неожиданного продолжения. Ты слышал что-нибудь о легендарной севастопольской 30-й батарее береговой обороны?
— Кто же о ней не слышал! Находилась она над рекой Бельбек, у совхоза имени Софьи Перовской. На Северной стороне. Вместе с 35-й, тоже прославленной батареей должна была прикрывать вход с моря в главную бухту Севастополя. Но, как известно, обстановка тогда сложилась таким образом, что батареям пришлось воевать не с морским, а с сухопутным противником. Тридцатая громила гитлеровцев у Мекензиевых гор. И громила превосходно… Командовал ею…
— Александер, — вставил Шатунов. — Все верно. Недавно я смотрел фильм «Море в огне» и словно вернулся в свою молодость. «Узнал» и свою батарею. И Александера.
— Вы на ней были тогда? На тридцатой?..
— Был. Только до войны. В 1939-м, в мае. Мы, курсанты, проходили на этой батарее практику. И вот сейчас здесь для тебя начнется самое интересное. Показывал нам батарею, когда мы на нее прибыли, командир БЧ-5 техник-лейтенант Андриенко. Он с гордостью говорил, что по тем временам батарея оснащена самой современной техникой наводки, управления, ведения огня. Что под этим огнем не в силах устоять ни одна эскадра. Батарея была четырехорудийной: по две пушки в двух башнях. Во всяком случае, так показано в фильме «Море в огне». Так вот. Водил нас Андриенко по погребам, переходам, башням, а потом неожиданно сообщил: «Могу дополнить свой рассказ небольшой исторической справкой: орудия, установленные на батарее, сняты с линейного корабля «Императрица Мария», трагически взорвавшегося в годы первой мировой войны в севастопольской бухте. Подняты нашими славными эпроновцами. И теперь служат народу…»
Позднее, — продолжал Шатунов, — я ради любопытства заглянул в формуляр батареи. Действительно, ее орудия были с «Императрицы Марии»…
«Значит, — подумал я тогда, — не ушла «Мария» в небытие. Продолжала бой. Бой с теми, кто ее уничтожил. И какой бой!..»
…«Я должен еще вернуться к 30-й береговой батарее, которая была отрезана с суши, а затем полностью окружена, когда гитлеровцы 17 июня прорвались к морю на левом фланге 95-й дивизии, через совхоз имени Софьи Перовской. — Это из записок дважды Героя Советского Союза маршала Н. И. Крылова «Огненный бастион». — Связь с батареей оборвалась. Как выяснилось потом, немцы нашли и перерубили подземный кабель, соединяющий ее с командным пунктом генерала Моргунова. На 30-ю не успели передать только что полученное из Москвы известие: 1-й отдельный артдивизион береговой обороны, в который она входила, преобразовали в гвардейский…
Но батарея давала о себе знать выстрелами своих двенадцатидюймовок, могучий голос которых прорывался сквозь общий артиллерийский гул. Выстрелы были редкими. Когда батарею окружили, оставались исправными два орудия, а в боевых погребах — около сорока снарядов.
После того как орудия уже смолкли, с КП 95-й дивизии, еще находившегося на Северной стороне, доложили:
— На медпункт третьего батальона 90-го полка доставлен тяжелораненый краснофлотец, связной с 30-й батареи. Он пробрался через фронт. Моряк потерял сознание, вряд ли выживет. Просил передать командующему: «Батарейцы умрут, но батарею не сдадут»…
Только подавление внешних огневых точек, которые батарея имела для самообороны, заняло у врага больше суток. Затем личный состав во главе с майором Г. А. Александером и батальонным комиссаром Е. К. Соловьевым укрылся под бетонным массивом. Вместе с артиллеристами ушли туда и бойцы из 90-го стрелкового полка, прикрывавшие подступы к батарее.
Трофейные немецкие документы свидетельствуют: для овладения «фортом Максим Горький» были назначены 132-й саперный полк и батальон 173-го саперного, батальоны двух пехотных полков. До этого умолкшую батарею еще долго бомбили с воздуха, обстреливали из сверхтяжелых мортир.
Штурмуя 30-ю, враг, по его же данным, потерял убитыми и ранеными до тысячи человек. Не имея снарядов, израсходовав и учебные, батарея внезапно для осаждаемых открыла огонь холостыми зарядами — «одним порохом». И эти выплески огня из огромных стволов тоже несли смерть тем, кто оказался близко. Ни взрывы тола у задраенных дверей и амбразур, ни нагнетания ядовитого дыма в вентиляционные трубы не заставили батарейцев сдаться. «Большая часть гарнизона форта, — констатируется в немецком отчете, — погибла от взрывов или задохнулась в дыму». Лишь 25 июня фашисты ворвались под бетонный массив. Однако и в подземных потернах им пришлось вести бой.
Группа батарейцев выбралась через сделанный за эти дни глубокий подкоп в Бельбекскую долину. Но там были уже вражеские тылы, и из этой группы, в конечном счете, тоже мало кто остался жив.
Триста или четыреста человек служили на мощной береговой батарее, имевшей автономную энергетику, большое подземное хозяйство. А когда севастопольские ветераны стали после войны разыскивать однополчан, с нее отыскалось едва тринадцать бойцов и почти никого из командиров…»
