В таких случаях нужно идти в открытую: историк не может добывать материал этически несостоятельными методами. В гражданскую мой отец был комиссаром, и не было для него, как и для миллионов вставших под знамена революции, более ненавистного имени, чем Колчак.
Время не делает черное белым, и не нужно здесь ни хитрить, ни притворяться. Но не только право, но и долг литературы, как искусства, изображать любую историческую фигуру не однолинейно, а многогранно, во всей сложности личности и характера человека.
Положение мое было не из простых, и я отлично понимал это, излагая Анне Васильевне все эти обстоятельства и пояснив специально, что цель моего визита — не «болевые точки», а попытка выяснить, поскольку это необходимо для книги, точку зрения Колчака, как командующего Черноморским флотом, на все произошедшее с «Императрицей Марией».
Разговор разворачивался не сразу и не вдруг: контакт наладился примерно через полчаса.
Я рассматривал фотографии Колчака, листал его письма.
Небольшая комнатка на первом этаже хмурого, скорее петербургского, чем московского, дома, сфокусировала непростую и нелегкую жизнь ее хозяйки: прихожая, забитая книгами, бюст отца — бывшего директора Московской консерватории на стеллаже, пожелтевшие фотографии 1910—1917 годов. Вот — сама Анна Васильевна — женщина ослепительной красоты и изящества. Снято в Гельсингфорсе в 1914 году. Он же — с вице-адмиральскими погонами, в пору командования Черноморским флотом.
Отрывистая мозаика рассказа, из которой постепенно складывались и портрет и перспектива…
А вот и главное, ради чего я искал этой встречи. Весь внутренне напрягаясь, задаю вопрос:
— Что он думал о причинах гибели «Императрицы Марии»?
— Александр Васильевич много размышлял об этом. И даже не раз возвращался к взрыву в письмах ко мне. Колчак не верил ни в несчастный случай, ни в самозагорание пороха. Помнится, он тщательно анализировал схожесть катастроф «Императрицы Марии» и других кораблей и всегда приходил к выводу: «Нет, это не может быть случайностью. Здесь не обошлось без рук немцев… Доказать я это документально сейчас не могу, но, уверен, в будущем доказательства появятся».
Через несколько месяцев в его письме ко мне снова была фраза: «Я убежден: взрыв на «Марии» — это дело рук немцев». Любопытна и такая деталь. В другом письме он рассказывал: «Хорошо, что мне удалось прибыть на гибнущую «Марию» сразу. Пришлось применить чрезвычайные меры, говорить с матросами, чтобы предотвратить уже другой, быть может, более опасный взрыв — революционный. Атмосфера была накалена до предела. Тогда я впервые понял, что армия и флот выходят из повиновения, что революция не за горами…»
Так проясняется точка зрения Колчака на столь давние теперь события в Северной бухте…
Разговор закончился к ночи, и когда мы вышли на улицу, по Плющихе мела злая ноябрьская поземка.
Анне Васильевне нужно было заехать к подруге, мы долго ловили такси, но время шло, и пришлось воспользоваться услугами автобуса. Благо, путь предстоял недолгий: до Смоленской площади — две остановки.
Голова у меня шла кругом, все казалось нереальным, приснившимся. Да такому и трудно сразу уложиться в голове: смешались все времена и эпохи.
В Москве 1973 года, в набитом битком автобусе, мирно беседуя о так рано пришедших в столицу морозах, ехал я, сын комиссара гражданской войны, дравшегося с Юденичем, вдова «того самого» Колчака и «графиня» Капнист. У Смоленской грохотали бульдозеры, снося старый особнячок, а Мария Ростиславовна вдруг сказала, что, когда к ним в дом пришел молодой Шаляпин, «стояли точно такие же погоды…»
4. Я ПРИБЛИЖАЮСЬ К РАЗГАДКЕ ТАЙНЫ
Я не знал тогда, что уже много лет ходил рядом с разгадкой тайны «Марии». В буквальном смысле слова — рядом.
Редакция журнала «Москва», где я работал, расположена в доме номер двадцать на старом Арбате. Тайна была «прописана» на той же улице. Буквально в двух шагах от редакции. Сотни раз, направляясь к Смоленской площади, я проходил мимо старинных домов и невидимого с улицы дворика, где «жила тайна».
Я даже не раз сиживал в соседнем доме — у старинного друга, замечательного художника и обаятельного человека — Виктора Бибикова.
«Тайна» имела имя и фамилию — Александр Александрович Лукин…
Однажды я приобрел в книжной лавке писателей книгу А. Лукина «Обманчивая тишина», написанную им в соавторстве с В. Ишимовым. Повесть о работе чекистов в тридцатые годы.
Открыл книгу, как и все другие, где стоит фамилия «А. Лукин», с интересом. Читаю одну главу, другую. Речь идет о тридцатых годах. И вдруг — стоп! Это же о моей «Марии»:
«И вдруг за моей спиной, — рассказывает один из героев повести, — с палубы — а стояли мы с помощником на мостике — раздался крик. То был крик ужаса, вырвавшийся из десятка грудей. И вслед донесся грохот. Я обернулся. В первую секунду я не понял, что происходит. Мне показалось, что у меня галлюцинация. Из линкора, позади первой башни, к небу, на высоту сажен в триста взметнулся столб пламени, дыма, каких-то обломков. Через пять минут ахнул новый взрыв, послабее. А потом взрывы, то сильнее, то слабее, в одиночку и залпами, пошли грохотать через каждые две-три минуты. К линкору кинулись портовые буксиры, пожарные баркасы, спасательные суда. Люди пытались тушить пожар. Но тут грянул уж совершенно адский взрыв, самый страшный изо всех. И «Мария» стала погружаться носом. Еще взрыв. Корабль стал тонуть быстрее, потом совершенно потерял устойчивость и, перевернувшись вверх килем, ушел на дно. Ошеломленный, я глянул на часы: было шестнадцать минут восьмого. Вся катастрофа заняла пятьдесят шесть минут…»
А это — о городском голове Нижнелиманска, в котором легко узнавался город Николаев:
«…Здесь жили богачи — купцы, хлеботорговцы, помещики, заводчики… Блестящие, интересные люди. Каждый — фигура! Один Матвеев, городской голова, чего стоил! Какие задавались балы! Любительские спектакли! Лотереи-аллегри! Благотворительные базары… А бега! Какие делали ставки! За один час выигрывали состояния, становились миллионерами!»
И вдруг встречаю что-то знакомое:
«Я, начальник отделения по борьбе со шпионажем областного управления ГПУ Каротин А. А., допросил в качестве обвиняемого, свидетеля, потерпевшего (нужное подчеркнуть) — под словом «обвиняемого» тонкая, нежная черточка — Вермана Павла Александровича (Пауля Александра), 1887 года рождения, родившегося в гор. Франкфурте-на-Майне, Германия, гражданина СССР и Швейцарской республики…»
Позднее Лукин расскажет мне, что во многом образы «Обманчивой тишины» собирательны, что книга эта — повесть. Но…
За этим «но» мне обязательно нужно было попасть к Александру Александровичу.
Итак — Верман…
Верман… Верман… Где-то я уже слышал эту фамилию.
А потом — в книге прямо названа «Императрица Мария».
«Но это же — не документальная вещь, — размышлял я, — повесть. И, вероятно, снова повторится та же история, что и с «Кортиком» А. Рыбакова и с «Утренним взрывом» С. Сергеева-Ценского…
Мне художественный домысел мало чем мог помочь.
Впрочем, чем черт не шутит! Нужно «выходить» на Александра Александровича Лукина.
Я слышал, что этот известный чекист уже в отставке, занимается литературной деятельностью. Но как-то так сложилось, что лично мы знакомы не были. Стал искать общих знакомых…
— Александр Александрович Лукин? — рассмеялся мой друг Лев Петрович Василевский. — Так мы с ним давние приятели. Обаятельный человек. Хорошо. Я ему позвоню. И попробую свести вас…
— Как давно вы знакомы? — спрашиваю Василевского.
— Давно. Бывали в разных переделках, — уклончиво отвечает он.
Я молчу. Понимаю: о некоторых «переделках», в которых приходится бывать в жизни разведчику, расспрашивать не полагается.
