— Носильщик! Еще один!
Мелкой рысцой побежали на перрон наши чемоданы, а за ними и мы. На душе у нас неспокойно. Мы встревожены. Что за таинственная погоня? Кто бы мог гнаться за нами?.. И не догоняет ли он нас, этот таинственный неизвестный? Не на вокзале ли он?
Уже все улажено. Мы в вагоне. Уютно покоятся тут же с нами наши прекрасные французские чемоданы. Но до отхода поезда еще десять минут. Я выбегаю из вагона. Мчусь по перрону. Выхожу на площадь. Право, если бы не мое тревожное состояние — я расплакался бы от умиления. Милиционер, тот самый милиционер, который на посту, заботливо отгонял подобравшихся ребятишек, очевидно, будущих автомехаников, заинтересовавшихся системой нашей машины. Но милиционер один, а ребятишек около десятка. Одному справиться трудно. В особенности, если и автомобиль и ребятишки — беспризорные. Тоскующими глазами глянул милиционер на вокзал и, заметив меня, радостно замахал рукой:
— Иди, мол, получай свое добро!
Но минуты промчались. Я слышу звонок. Погони нет никакой. Скачками возвращаюсь на перрон. И как раз вовремя. Язвительно пыхтит паровоз и, словно рассердившись, дергает вагоны. Я в вагоне.
— Прощайте, товарищ милиционер!
Завтра в местной газете будет сообщение о беспризорном, подкинутом милиционеру автомобиле.
Беспризорный автомобиль в Рязани на вокзале — это чистейшей воды романтика! Нет, уж лучше не спорьте, все равно не соглашусь, — романтика!
Ф-фу! Наконец-то можно вздохнуть свободно! Мы в поезде, мы с быстротою поезда приближаемся к нашей обожаемой родине. А впрочем, какие уж тут свободные вздохи, когда налицо имеется эта совершенно непонятная вам, дорогой читатель, да и мне самому, погоня. Хотя, быть может, это нам просто почудилось с перепугу, а на самом деле никакой погони нет и не было?
Но, все-таки, чтобы соблюсти все приличия, мы будем волноваться до самой границы и вы, если вы порядочный и приличный читатель — добросовестно проделывайте то же. Волнуйтесь, как можно сильнее волнуйтесь!
Как вы думаете, догонят нас, или не догонят и мы благополучно доедем до границы?
О, я вижу, вы очень догадливы и хитры! Вы сразу вспоминаете предисловие и то, что эту рукопись я передал сотруднику русского издательства во Франции, — стало быть, не догонят!
Да, сознаюсь, конечно, это так, но вы все-таки волнуйтесь, ведь этак, с волнением-то, будет много интересней. Что же это за приключенческий роман без погони и без волнения?
Очевидно, события последних дней повлияли на мой характер. Я стал необычайно легкомыслен и болтлив. Но все же, — к делу!
Утро застало нас в Москве. Эта ужасная несогласованность в расписании поездов! Четыре часа, вдумайтесь только, это при наличии возможной погони, четыре часа мы должны ожидать поезда!
После краткого совещания мы решили сдать наши чемоданы на хранение. Да и в самом-то деле, — ведь не станут же их вскрывать, а сквозь фибру никто ничего не увидит. Ну, а рентгеновские лучи в камерах хранения багажа пока не применяются. А напрасно! Много бы занятного можно было увидеть!
Итак — четыре часа! Мы решили в последний раз посмотреть на Москву и сели в трамвай. Мною и дорогим учителем овладели лирические воспоминания. Перед нашим духовным взором, увлажненным духовной же слезой, проносились и туземный азиатский коньяк № 100, и две премилых девицы со своими братьями, этакими широкоплечими азиатами, и мадам Заварова, и трогательные купцы толкучего рынка, словом, все милые персонажи, которые в начале романа любезно знакомили нас с Москвой. Только Бартельс, у которого в груди, вероятно, не сердце, а камень — был мрачен и свиреп.
Но что это? Я протер глаза и встряхнул головой, стараясь избавиться от наваждения. Дорогой учитель мгновенно покраснел, а затем побагровел. Глаза Бартельса налились кровью и волосатые кулаки грузно и угрожающе улеглись на коленях.
Но трамвай цвиринькнул звонком. Вывески магазинов побежали назад — и все исчезло.
Несомненно, это было наваждение. А вы говорите, господа, что в наш век не может быть никаких сверхъестественных, чудесных вещей. Вот только что все мы трое, вы понимаете, — трое, а не я один, видели воочию, собственными глазами…
Но позвольте, позвольте, — что это? Караул!
Что это?
Словно ужаленные, вскочили мы со скамьи, растолкали публику и на ходу выскочили из вагона.
Караул! Что это? Мы сходим с ума! Мы галлюцинируем!
Свисток. Милиционер. Толпа любопытных закрыла от нас эту ужасную, эту невероятную вещь.
— Граждане, платите штраф за нарушение…
— Ах, штраф, штраф! Вот ваш штраф!
— Да нет, постойте, куда же вы? Я квитанции…
Мы отмахнулись. Мы выбрались из толпы. Мы подскочили к стене. Мы смотрели то на стену, то друг на друга.
— Ущипнемся! — робко произнес Оноре Туапрео.
Мы ущипнулись и почувствовали боль. Но все же, все же, вот тут, перед нами, черным по белому:
Большой Академический Театр
Последний раз в сезоне
СКАЗАНИЕ О ГРАДЕ КИТЕЖЕ И ДЕВЕ ФЕВРОНИИ.
Мы стояли. Мы смотрели. Мы не понимали. Мы балдели.
А буквы, жирные, наглые буквы словно палками дубасили нас по башкам:
СКАЗАНИЕ О ГРАДЕ КИТЕЖЕ…
Итак, оказывается, они все знали! Они все знают! Они все знают! Бежать! Бежать! Скорей бежать на вокзал! Наши чемоданы!
От растерянности и волнения нам не пришло в голову вскочить в трамвай, взять такси или извозчика. Мы бежали, как загнанные звери. Мы «бежали пешком».
А на каждом углу, на каждом перекрестке смеялись над нами наглыми, жирными буквами:
СКАЗАНИЕ О ГРАДЕ КИТЕЖЕ…
Вероятно, с перепуга — мы заблудились, сбились с дороги и, усталые, вконец замученные, добрались до вокзала в самый последний момент.
Едва успели мы со своими чемоданами втиснуться в купе, — как поезд тронулся.
Ах, дорогие сограждане французы! Наши храбрые предки, доблестные галлы, так же, как и мы, ходили воевать чужое добро! Увы, нередко они возвращались так же, как и мы.
Ведь все понятно, — все совершенно, ужасно понятно. И я вас ни на минуту не собирался обманывать. Ну, конечно же, никаких сокровищ мы не нашли, ведь вы это давным-давно знаете.
Вы давно думаете:
— Ах, этот писатель, этот неизвестный доселе писатель так наивен и беспомощен! Он полагает, что он нас надул, что мы ждем каких-то сокровищ, которые везутся в фибровых чемоданах и благополучно перевозятся через границу. А мы догадливые, мы не поддались шитому белыми нитками обману и уже в первой главе (во второй, третьей, десятой, — это в зависимости от сообразительности) знали, что никаких сокровищ нет и не будет!
Ну вот, как видите, дорогие сограждане, на сей раз — вы ошиблись!
Во-первых, я не собирался вас обманывать, во-вторых — я вас обманул многажды, и в третьих — а это самое главное, — я вовсе не писатель, я всего-навсего добросовестный описатель подлинного, но, к сожалению, не добросовестного происшествия.
Позволю себе повториться: всем сомневающимся в подлинности описанных мною событий надлежит обратиться к нотариусу города Парижа, господину Мерье, улица Кондотьеров, 12.
Вероятно, в мое описание вкрались некоторые неточности и недоговоренности, но ведь мне это простительно, — я в своей жизни писал только цифры в банковских гроссбухах.
Кое-что я постараюсь восполнить и уточнить.
В ту знаменательную ночь, когда мы наконец добрались до дна озера Гнилого и когда кто-то вдохновенно воскликнул:
— Это ларец! — мы очистили окончательно от грязи этот воображаемый ларец. Увы, — это был не ларец, а полусгнивший кузов какой-то лодки. С трудом, но мы разобрали надпись: на одном обломке ЛАС… и на другом — ТОЧКА…
Но это еще не была точка в наших работах по изысканию сокровищ града Китежа. Мы были обескуражены, но еще не отчаялись.
