Что же касается следствия, то оно не продвинулось ни на шаг. Газеты, конечно, поспешили раструбить об аресте Фризу, о том, что у него обнаружили четырнадцать золотых монет. Сумма невелика — всего около шестидесяти тысяч франков. Но убийца ли Фризу? Способен ли он пользоваться револьвером? Все терялись в догадках, так как глухонемой старик ничего не мог сказать. Журналисты злорадно подчеркивали, что, «как это ни странно, но даже их коллега, всецело занявшийся этой драмой, не в состоянии ее разгадать».

Некоторые парижские газеты не преминули сопоставить тот факт, что и у Фризу и у поэта, члена жюри, Гастона Симони, одинаковые зеленые накидки. Симони осаждали репортеры, засыпая его нескромными вопросами, касающимися его гардероба. Симони сперва злился, но потом все же ответил, что у него всего две накидки из зеленого сукна и накидка, обнаруженная в Муассаке, ему не принадлежит.

Одна загадка особенно мучила Жозэ: как попали в печку букиниста стихи, вырванные из тетради Бари? Репортеру удалось убедить следователя Рамонду, что этот факт не имеет большого значения и, во всяком случае, пока лучше его не предавать широкой огласке. Трудно было сказать, умышленно ли сунули листок в золу и потом забыли его вынуть или же он туда попал случайно.

На покрытой пылью мебели в квартирке букиниста были обнаружены и сфотографированы отпечатки пальцев. Но их оставил человек в перчатках. Да, убийца принял все меры предосторожности. Нашли также следы ног. На грязном потрепанном коврике перед кроватью был примят ворс, и следы там выделялись особенно четко. Но они были оставлены женскими туфлями тридцать седьмого размера. Такой же след оказался на одном из комодов. Там же, на комоде, и в лавчонке за прилавком были обнаружены следы мужской обуви сорок второго размера. По мнению комиссара — он первый и увидел эти следы, — убийца или убийцы взобрались на комод, чтобы осмотреть висевшие на стене полки, на которых стояли поломанные безделушки и валялась пыльная макулатура.

Вот эти следы да еще золотые монеты и сам Фризу были единственным достижением следствия.

«Может быть, в это дело замешана женщина? А почему бы и нет?» — размышлял Жозэ.

Этот запутанный клубок разных обстоятельств носит чисто женский характер. Жозэ вспомнил хохот в телефонную трубку. Это мог быть и женский голос. Да и вообще все вместе — желание поиздеваться, бросить вызов, все усложнить, запутать…

Жозэ покачал головой. Одни лишь предположения, туманные догадки, не обоснованные никакими вескими доводами. Надо отсеять все, что сбивает с правильного пути, и заняться только самыми простыми и бесспорными уликами.

Размышления Жозэ были прерваны звуком тихих шагов в соседней комнате, в номере Рессека. Кто-то, скорее всего сам учитель, осторожно пробирался по комнате, но его выдавал скрип половиц. Все знают, как скрипит пол в гостиничных номерах. Идешь чуть ли не по воздуху и кажется, что никто тебя не услышит, как вдруг на другом конце комнаты раздается страшный треск, такой, будто сейчас все рухнет.

Жозэ прислушался.

Скрип продолжался. Потом осторожно открыли дверь. Шаги удалились в сторону лестницы. Жозэ немедленно потушил свет, ринулся к окну и приоткрыл его.

Из гостиницы вышел Рессек. Жозэ узнал его долговязую фигуру. Своей подпрыгивающей походкой он шел в сторону монастыря. Видимо, ботинки у него были на каучуке или на резине, потому что шагов не было слышно. Он шел, прижимаясь к темным стенам домов, и почти сливался с ними.

Жозэ застегнул плащ и спустился.

Интересно, куда пошел учитель истории?

Это необходимо выяснить. Может быть, ему вздумалось навестить кого-нибудь — коллегу или друга? Ну, а все эти предосторожности, просто чтобы не разбудить людей?

Жозэ перешел на противоположную сторону улицы и крупным шагом бесшумно бросился вслед за Рессеком. Он выйдет справа от знаменитого портала с барельефами, а учитель — слева.

Вскоре Жозэ остановился.

Он потерял Рессека из виду, не слышал его шагов. Куда же тот девался? У Жозэ было великолепное зрение, но он тщетно пытался что-нибудь разглядеть в ночной мгле. И вдруг он понял. Рессек зашел в портал. Он, конечно, знает каждую деталь портала, но, видно, не смог отказать себе в удовольствии еще раз им полюбоваться.

«Хоть бы зажигалкой чиркнул, — подумал репортер. — Ведь он же ничего не видит».

Но вот из темного портала донесся легкий шорох, и репортер догадался — учителю не нужен был свет, он трогал руками высеченные из камня скульптуры, гладил их — словом, любовался ими на ощупь, как слепой.

В ушах Жозэ звучал низкий голос Рессека: «Боковые стены украшены скульптурами. К великому сожалению, они сохранились плохо. Слева — демоны пытают Скупость и Прелюбодеяние. Наверху — пиршество богача и смерть Лазаря…

Жозэ не двигался, он следил за учителем. А тот все гладил и гладил священные камни, влюбленно водил пальцами по несколько потерявшим от времени свою четкость фигурам, высеченным из камня более семисот лет назад.

Что такое? Что все это значит? Неужели следует приобщить к делу и этот монастырь с его порталом? Конечно, убийца не мог не знать этого памятника старины с его скульптурами.

Ну и что из этого?

Скупость и Прелюбодеяние? Пиршество богача? Ну а почему бы и нет?

Скупость. Говорят же, что букинист был скрягой, что он копил свою жалкую ренту.

Прелюбодеяние? Нашли же в его доме следы женских туфель. Не замешана ли в это дело женщина? Недаром говорится — во всем виновата женщина. Может быть, старинная поговорка и права.

А при чем тут пиршество богача?

Из мглы портала возникла длинная и нелепая тень учителя и устремилась влево, в сторону улицы Кабретт.

Жозэ, крадучись, пошел за учителем.

Здесь все было объято сном.

Впереди горел фонарь, при его свете вчера репортер увидел человека в зеленой накидке. Но Рессек старательно обошел освещенный участок и свернул налево. Значит, сейчас он уже на улице Кабретт.

До чего же здесь было темно! Никаких признаков жизни. Дома чернели сплошной стеной, и лишь наверху, между домами, тянулась узкая полоска светлого неба, усеянного изящными звездочками.

«Типичное разбойничье логово», — подумал Жозэ и удивился тому, как эта мысль пришла ему в голову только сейчас. До сих пор он замечал здесь лишь навеянную веками тишину, живописную нищету этого трухлявого квартала. Он как-то не задумывался над тем, что здесь несколько дней назад был убит человек и что выбранное преступниками место как нельзя лучше подходило для сведения счетов в полной тайне.

Жозэ обернулся, долго вглядывался в темноту, посмотрел по сторонам, прислушался. Из темной улички доносились осторожные шаги учителя. Вскоре их не стало слышно.

Рессек углубился в тупик. Теперь уже не было никаких сомнений — он шел к дому букиниста, туда, где было совершено преступление.

Дойдя до тупика, репортер притаился за углом.

Вообще-то учитель должен был быть далеко. А вдруг он придержал шаг, проверяя, нет ли кого поблизости?

Жозэ знал, что сейчас у дома букиниста охраны нет. Видимо, и Рессеку это было известно. Следователь Рамонду принял такое решение, чтобы освободить своих подчиненных от ночного дежурства. К тому же дом был тщательно обыскан, и в нем не осталось ничего ценного. Так, во всяком случае, считал уголовный розыск. Ну, а учитель, подумал Жозэ, возможно, придерживается иного мнения.

Наконец репортер осмелился высунуть из-за угла голову и заглянуть в тупик.

Никого!

Учитель исчез.

В глубине тупика, зажатый двумя глухими стенами, стоял серый домишко с ветхой, покосившейся крышей, маленьким кухонным окном и двумя дверями — в лавку и в коридор.

Жозэ задумался.

Учитель направлялся к этому дому. Он не мог перелезть через стены, не мог их обойти. Раз его нет на улице, значит, он вошел в дом. Значит, он открыл дверь дома, где был убит букинист!

Он ее отпер и закрыл за собой, чтобы его случайно не обнаружил патруль. Оставалось одно — с крайней осмотрительностью подойти к дому и выяснить, что учителю там нужно.