— Вы это и искали? — спросила Рози.

— Минутку…

Жозэ внимательно вчитывался:

«В Муассаке во вторник днем был обнаружен труп букиниста Гюстава Мюэ. Старик был убит несколькими револьверными выстрелами. Он лежал в коридоре своего дома. Гюставу Мюэ было семьдесят три года, и он жил в доме один. Убийство было совершено в целях ограбления. Рядом с трупом была найдена золотая монета, очевидно, потерянная убийцей или убийцами. Букинист славился скупостью, и ходили слухи, что у него припрятана крупная сумма денег. Предполагается, что грабитель или грабители не собирались пускать в ход оружие, но старик оказал сопротивление, и они решились на убийство. Предварительное следствие показало, что убийство было совершено ночью или рано утром во вторник. Первым поднял тревогу торговец, сосед букиниста. Его обеспокоило, что старик не пришел, как обычно, в лавку. Полиция занимается расследованием».

Вот и все.

Жозэ поднял голову. Сонливость прошла.

Было одиннадцать часов вечера.

— Ну и что? — нетерпеливо спросила Рози.

— А вот что. Я должен немедленно повидаться с Бари и д'Аржаном.

— Зачем? В связи с этим?..

— Совершенно верно.

— Я сгораю от любопытства. А что мне делать с этим преступлением?

— Напечатать о нем на первой полосе пять или шесть колонок.

— Да что вы, Жозэ, это же чепуха. Обычное убийство, к тому же у нас нет никаких подробностей. Я дам телеграмму нашему тулузскому корреспонденту и…

— Подождите, сегодня вторник, двадцать шестое ноября. Старик был убит сегодня утром или ночью.

— Да, мы и так уже здорово запоздали. Ох, уж эти периферийные корреспонденты! Они никогда не торопятся.

— А в других утренних газетах вы ничего не видели?

— Нет, уверяю вас, ничего. И потом, за день столько всего было, что преступление в Муассаке пройдет незамеченным или же о нем напечатают несколько строк в каком-нибудь уголке.

— Вот и хорошо! Теперь мы всем вставим фитиль!

— Каким образом?

— Я уже вам сказал, надо дать это дело на первой полосе.

— Так, у нас на первой полосе уже идет история с Гонкуровской премией, знаете, с этим неизвестным лауреатом.

— Ну и что? Так все и оставим, только если Бари и д'Аржан не будут возражать, шапка будет что-нибудь вроде: «Убийце — Гонкуровская премия». А в скобках: «От нашего специального корреспондента в Муассаке Жозэ Робена».

— Ничего не понимаю!

— Послушайте, Рози, все очень просто, и через несколько минут я вам объясню, но сейчас мне нужно поговорить с Бари. Время не терпит.

— С Бари? Ах да… А вы знаете, что он родом из Муассака?

— Да? А я думал, что он парижанин…

— Он живет в Париже с раннего детства, но родился в Муассаке. Он мне как-то мимоходом сказал об этом. Впрочем, это не имеет никакого значения.

— Конечно, — согласился Жозэ. — Я сейчас…

Жюль, ночной сторож «Пари-Нувель», дремал над каким-то любовным романом, когда вдруг услышал стук дверцы лифта. «Наверное, кто-нибудь из редакторов…» — подумал он. Посетители редко приходили в газету в такой поздний час.

Жюль перевернул страницу. В коридоре под чьими-то тяжелыми шагами заскрипели половицы.

Это не была уверенная походка завсегдатая — человек явно не ориентировался в редакции и искал, у кого бы навести справку. «Ни минуты покоя», — подумал Жюль. Ему было уютно, тепло, он прочитывал абзац, потом клевал носом… Так он проводил время в ожидании, когда можно будет отправиться домой и лечь спать. Правда, до ухода он должен был взять в ротационной первые оттиски газеты и отнести их заведующему отделом информации и главному редактору, если к тому времени они еще будут на месте.

Да, придется пойти посмотреть. Шедшему по коридору незнакомцу скорее всего нужен был кто-то из редакции, а возможно, он просто хотел дать какое-нибудь опровержение. И так бывало. Прибегала заплаканная женщина, муж которой попал в участок, и просила: «Если можно, оставьте одни только инициалы, я заплачу сколько нужно».

Жюль вышел из своей каморки, и в тот же миг на него налетело странное существо, закутанное в накидку из сукна зеленого цвета, каким обычно покрывают канцелярские столы. На голове у этого существа была шляпа, которая была ему мала и сидела на самой макушке.

Это был высокий худой мужчина, с лицом, похожим на лошадиную морду. У него был мясистый красный нос и очень пышные седые усы.

— Я бы хотел поговорить с Жозэ Робеном, репортером «Пари-Нувель».

— Не знаю, здесь ли он еще, — ответил Жюль. — Сейчас посмотрю. А как доложить?

— Гастон Симони, член Гонкуровской академии.

Жюль почтительно кивнул головой, пригласил посетителя в свою комнатушку и предложил присесть.

— Спасибо, — сказал Симони и, широким жестом раскинув свою накидку, сел на стул.

Голос у него был низкий, и говорил он медленно, с расстановкой, словно заикаясь, но он не заикался и не нервничал. У него были крошечные карие глаза и неподвижный взгляд. После каждой фразы он наклонял голову и запахивал свою зеленую накидку.

Некоторое время Гастон Симони был один, потом вернулся Жюль и сказал:

— Мосье, прошу вас…

Он провел Симони в самый конец коридора, в кабинет Жозэ Робена, небольшую комнатку с очень скромной обстановкой — стол, шкаф для бумаг с дверцей-шторкой и два соломенных кресла.

— Мосье Робен? — медленно спросил Гастон Симони.

Жозэ кивнул головой и пододвинул посетителю кресло.

Незнакомец протянул ему руку.

— Очень рад с вами познакомиться, мосье Робен, и прошу прощения, что побеспокоил вас в такой поздний час. Но…

Жозэ предложил гостю сигарету, но тот отказался.

— Должно быть, вы догадываетесь о цели моего визита. Я пришел в связи с этим злосчастным делом…

— Очень польщен, — ответил Жозэ, — признаюсь, я никак не ожидал, что буду иметь счастье увидеть вас здесь сегодня вечером!

Гастон Симони с утомленным видом покачал головой.

— Я знаком с вашим творчеством, — продолжал Жозэ, — и искренне восхищаюсь им. Признаюсь, я редко читаю стихи, но…

— Не будем сегодня обсуждать мои стихи, — прервал его Симони. — Я счастлив, что вам они нравятся, но, к сожалению, я пришел к вам побеседовать о произведении другого автора.

— О «Молчании Гарпократа»? — тихо спросил репортер.

— Да, мосье. Вам уже известна эта печальная история. Вам я могу признаться, что чувствую себя отчасти виноватым.

Жозэ нахмурился.

— Да, да. Ведь это я толкнул нескольких своих коллег голосовать за… за этого Дубуа, дьявол бы его побрал. Вы, может быть, слышали, какая обо мне слывет молва? Меня считают брюзгой, нелюдимым. Я ненавижу всю так называемую литературную кухню, все эти рекомендации, интриги, комбинации, которые так любят некоторые из нас. Когда я получил эту рукопись и прочел ее — я ведь читаю все произведения, которые мне присылаются подумал: это настоящий роман, вот наконец автор, который не пошел по проторенной дорожке.

Гастон Симони понизил голос и посмотрел в глаза собеседнику:

— Ужасно, мосье, но «Молчание Гарпократа» — истинный шедевр. Превосходный роман…

— В общем, — сказал Жозэ, — вы отстаивали безвестного человека, начинающего писателя. Это делает вам честь.

— Правильно, мосье, но теперь вы знаете, что за этим пен следовало. Мосье Дубуа не пожелал явиться. И все мы, и я в том числе, стали посмешищем литературных кругов. Тем более, и это не секрет, Воллар-то считал, что премия уже у него в кармане. Воллар очень тщеславный юноша и был убежден, что получит большинство… Все, казалось, было решено, понимаете? Но я счел нужным разрушить его планы. Я ведь тертый калач в подобных дебатах. И я добился большинства голосов за Дубуа. Такой прекрасный роман, шедевр… Ну, я отвлекаюсь… Так вот, как я вам уже сказал, я настоял на своем. К сожалению!