— Да пока для этого предположения нет никаких данных, — улыбнулся Жозэ. — Просто я по своей природе очень подозрителен!

Д'Аржан нахмурил брови, напрягая память.

— Мне думается, там достаточно детализации. Пожалуй даже, если потребуется, можно узнать эти места. Да, можно… Морелли мне расхваливал главу, где описывается убийство… Там упоминаются какой-то желтый фасад дома, коридор, где пахнет сыростью, тесная грязная кухня. Возможно, есть еще какие-то подробности, мне надо бы еще разок просмотреть рукопись…

— Итак, давайте подведем итог, — сказал Жозэ, — Муассак или его окрестности. Маленькая уличка, лавка букиниста Старик Мюэ убит тремя револьверными выстрелами. Побудительная причина: литература!

Д'Аржан протестующе поднял руки:

— Нет, вы упрощаете. Все триста страниц посвящены разъяснению причин, толкнувших автора на преступление. Это и есть суть произведения. Автор, ну, скажем, убийца, объясняет, что привело его к этому чувству ненависти. Старик Мюэ[3] — странная фамилия, не правда ли? — жил один, и, казалось, был вполне доволен своей судьбой. А убийца не переносит одиночества, но вынужден жить в одиночестве.

— Вынужден?

— То есть… Убийца — своего рода мизантроп. Он старый холостяк. Ну, были там какие-то неудачные романы… Он считает, что его социальное положение выше положения букиниста, а в то же время в образе жизни этих людей много общего. Но старик Мюэ живет как будто бы безмятежно, а убийца раздираем сложными противоречиями, сомнениями, неудовлетворенностью, тоской… Понимаете? В книге дан потрясающий психологический анализ…

Жозэ покачал головой.

— Понятно… Значит, оба старые холостяки. Один в общем-то простой старик, а второй — писатель со сложной психологией.

— Примерно так.

— И писатель завидует букинисту, завидует его спокойствию, его простоте… И убивает его! Хм!

Репортер встал и украдкой потянулся.

— Вы знаете район Гаронны? — спросил он д'Аржана.

— Неважно.

— Приятные места. Земля там жирная, плодовитая, девушки прелестны…

— Муассак находится в департаменте Тарн-и-Гаронна?

— Да. В городе есть монастырь чуть ли не одиннадцатого века, с великолепным порталом.

— Я мало бывал на юге Франции.

— Жаль, — заметил Жозэ.

Он опустил голову и уставился на носки своих башмаков.

— Меня заинтересовало название книги… «Молчание Гарпократа»… Что это означает? Молчание… Старик Мюэ… Возможно, тут кроется какая-то связь, но, кроме того… Нет, не понимаю.

— Мне кажется, здесь-то все понятно, — сказал д'Аржан. — Об этом самом Гарпократе я узнал, порывшись в энциклопедии. Гарпократ происходит от Гора, египетского бога, которого изображали с головой сокола. Гор — значит высокий, возвышенный. Как вы знаете, это национальный бог египтян. Было много разновидностей Гора, например Горбедит, то есть Гор города Бедит, или Гормахит — он олицетворял собой горизонт, Гормахитом называли большого сфинкса Гиза. Еще был Горпехруд, или Гор-дитя, сын Озириса и Изиды, — его египтяне изображали с поднесенным ко рту пальцем. Греки неправильно истолковали этот детский жест и превратили его в бога молчания — Гарпократа. Вы меня слушаете?

— «Конечно. Все это очень интересно…

— Как видите, название объясняется просто. Бог прикладывает палец к губам, он приказывает молчать. Но что скрывается за этим молчанием, что означает этот уход в себя? В романе кипят такие страсти! Это и есть главное в нем — они приводят в конце концов, как вы знаете, к убийству. К убийству старика Мюэ.

— Здорово, — заметил Жозэ. — Все это выглядит довольно убедительно. Любопытно было бы познакомиться с этим таинственным Полем Дубуа. Кстати, и фамилия какая-то странная.

— Скорее всего псевдоним…

— Вероятно, да…

Репортер вернулся к окну и опять приподнял штору. Ярко освещенный наборный цех напоминал фантастический дворец. В этом сиянии суетились какие-то темные фигурки, виднелись склонившиеся над талерами метранпажи… В глубине огромного цеха безостановочно стучали линотипы, выплевывая свеженькие металлические строки… Свистели и жужжали печатные машины. В первом этаже рычали чудовища, изрыгая провинциальный выпуск газеты. От тяжелого дыхания ротационных машин дрожали стены здания.

Жозэ опустил штору.

Д'Аржан, сидя за своим письменным столом, машинально вертел в пальцах колпачок авторучки.

— Не буду мешать вам работать. — Жозэ направился к двери. — Привет! Я пойду к Бари.

— Мне еще надо просмотреть конец моей статьи, — пробормотал литературный обозреватель.

Жозэ шел по редакционному коридору, где были отделы общей информации, экономический, спортивный…

Кажется, у меня разыгралось воображение, думал Жозэ, это дело не по мне. Оно имеет прямое отношение к отделу литературы… А может, я не прав? В таком случае, это самое необычное дело этого года… Да и не только этого года… Неужели описанное в книге убийство было совершено на самом деле!.. Хм… Совершено после того, как было описано… Нет… Нечего фантазировать. Пока мы знаем одно — Гонкуровская премия присуждена неизвестному человеку, какому-то шутнику, и это вызвало переполох в литературном мире…

Репортер пожал плечами.

Из-за стены доносился стук телетайпов — автоматических аппаратов для приема последних известий. Молоточки безостановочно стучали по бумажной ленте, и одно сообщение сменяло другое. Обычный редакционный шум. С утра до вечера тянулись ленты. Лондон — Париж — Вашингтон. Передают, что… Каир: в кругах, заслуживающих доверия, говорят… Рим: из хорошо информированных источников стало известно, что… и так далее. Агентства беспрерывно передавали новости: одни — краткие, лаконичные, другие — пространные, одни — сенсационные, другие — обычные. Каждая редакция тащила к себе свою добычу, ее разбирала, сортировала, сокращала, бесцветный заголовок заменяла броским.

Подходя к отделу информации, Жозе Робен услышал гул голосов. Было около десяти часов вечера. Жозэ остановился у приоткрытой двери, и до него донесся зычный голос ответственного секретаря редакции Норбера.

— Нет, нет, так не пойдет! — кричал он. — Полосы не резиновые. Если никто не хочет уступить, идите верстать газету сами! Нет, кроме шуток, вы соображаете? У меня и на второй полосе и на третьей еще объявления… Надо резать! — Макс Бари стоял около стола, заваленного рукописями и оттисками. Руки его были скрещены, голова чуть наклонена, так что можно было видеть, как блестит под лампочкой его широкий лоб с залысинами. У Бари были темные густые брови, мясистый нос, круглые розовые щеки. Плотный, коренастый, он сейчас напоминал бычка, готового ринуться вперед.

Но Норбера ничуть не смущал мрачный взгляд главного редактора.

— А я вам говорю, что так не пойдет, — продолжал ответственный секретарь. — Каждый сует мне какие-то простыни. Можно подумать, что никто не умеет сокращать. У всех, видите ли, исключительный материал. Отдел внутренней политики утверждает, будто ожидается кризис, у зарубежников тоже все невероятно важно, для Гонкуровской премии надо выделить целых четыре колонки на первой полосе… а теперь они уже размахнулись на пять или шесть колонок! Не дам, вот и все… Вы знаете, сколько у меня объявлений на второй полосе? Больше половины полосы! Словом, я больше ничего не беру. Ничего. Хватит. Газета готова, совершенно готова. У меня материала еще на четыре полосы, а может, и больше, понятно?

— Конечно, все понятно, — раздался женский голос из глубины кабинета, — все понятно, хроника, как обычно, останется на талере… А потом пойдут жалобы, что газета плохо информирует!

— Дорогая Рози, ну что я могу сделать? Конечно, на талере останется металл. Но я-то тут ни при чем! Каждый пропихивает огромные куски, ничуть не заботясь о соседях. Я и говорю, что так работать невозможно…

— В Бурбонском дворце ночное заседание, — заявил редактор отдела внутренней политики. — Будет поставлен вопрос о доверии. Если надо поджать, я подожму. Только…