— Каждый зарабатывает на жизнь, как может.

Стулья были так же завалены, как стол, и Мегрэ остался на ногах. Собеседница его тоже не садилась.

Его поразила жесткость черт ее липа, напряженная чопорность осанки. Чувствовалось, что этой женщине многое пришлось выстрадать, и вся она словно застыла, ушла в себя.

Она была бы очень недурна собой, если бы дала себе труд одеться понарядней, но видно было, что собственная внешность ее не заботит.

— Вчера мне звонили дважды, оба раза женщины. Обе задали один и тот же вопрос и сразу прервали разговор, явно не желая быть узнанными. Думаю, что другая была ваша дочь.

Ответа не последовало.

— Ваша дочь замужем? И дети есть?

— Какое вам дело? Почему бы вам не оставить нас в покое? Если так пойдет дальше, набегут журналисты, фотографы…

— Могу обещать, что никому не дам вашего адреса.

Она пожала плечами, словно смиряясь с неизбежным.

— Вашего мужа опознали несколько человек. Следовательно, сомневаться не приходится. Вы знали, что с ним сталось?

— Нет.

— Что он вам сказал тогда, двадцать лет назад, перед тем как исчезнуть?

— Ничего.

— Перед этим вы не замечали в нем никаких перемен?

Мегрэ показалось, что ее передернуло. Но он не поручился бы, что не ошибся.

— Он вел себя так же, как всегда.

— Вы были в добрых отношениях?

— Я была его женой.

— Мужья и жены сплошь и рядом не ладят между собой и отравляют друг другу жизнь.

— У нас такого не было.

— Случалось ли вашему мужу уходить вечером из дому без вас?

— Нет. Мы ходили всегда вместе.

— Куда, например?

— В кино. Или гуляли где-нибудь неподалеку.

— Не показалось ли вам, что накануне исчезновения он был чем-то озабочен?

— Нет.

Мегрэ не мог избавиться от впечатления, что она лжет, потому и отделывается односложными ответами.

— К вам приходили гости?

— Нет.

— Даже родные?

— Ни у него, ни у меня нет родных в Париже.

— Где вы познакомились?

— В магазине, где я работала.

Лицо у нее было матово-бледное, как у всех, кто проводит дни в четырех стенах, и держалась она, как деревянная.

— Это все?

— Нет ли у вас его фотографии?

— Нет.

— Но я вижу там, на камине.

Из рамки весело улыбался молодой Марсель Вивьен.

— Эта фотография останется там, где она сейчас.

— Но я ее переснял бы и сразу же вернул.

— Я сказала: нет. Какое право вы имеете лишать меня последнего, что у меня осталось?

Она шагнула к выходу.

— Я хотел бы узнать адрес вашей дочери.

— А где вы раздобыли мой?

— В комиссариате полиции.

Похоже, еще немного, и она посоветовала бы Мегрэ поискать адрес ее дочери тем же способом. Потом, снова пожав плечами, ответила:

— Дочери было всего восемь, когда он исчез.

— Она замужем, не так ли?

На камине виднелась фотография двух малышей, примерно шести и четырех лет.

— Да, замужем. Ее теперь зовут Одетта Делаво. Живет на улице Маркаде, дом двенадцать. А сейчас уходите. После обеда ко мне придет на примерку заказчица, а платье еще не сметано.

— Благодарю вас, — отозвался Мегрэ с некоторой иронией.

— Не за что.

Ему хотелось задать ей еще множество вопросов, но он чувствовал, что настаивать бесполезно. Чтобы ее приручить, потребуется немало времени, если только такое вообще возможно.

На террасе пивной Маньера он разыскал Торранса.

— По кружке? — предложил инспектор.

И Мегрэ не устоял. Это уже вторая сегодня.

— Как она?

— Неподатлива.

Он злился на эту женщину, своим молчанием затруднявшую ему задачу, но в душе понимал ее.

Потребует ли она, чтобы ей выдали тело мужа, захочет ли устроить достойные похороны? И думала ли об этом, пока Мегрэ не нагрянул к ней на улицу Коленкура?

Торранс словно угадал, о чем думает шеф, и пробурчал:

— Так или иначе, а хоронить его придется.

— Да.

— Набегут репортеры, фотографы.

— Отвези меня на улицу Маркаде, дом двенадцать.

— Тут рукой подать.

— Знаю. На Монмартре до всего рукой подать.

В этом уголке Парижа люди подолгу живут в одних и тех же квартирах. Иные почти никогда не бывают в центре.

— Едем к дочери?

— Да.

Дом, похожий на тот, что на улице Коленкура, разве что чуть поновей да лифт попросторней.

— Я подожду здесь?

— Да. Вряд ли я у нее задержусь. Судя по приему, оказанному мне мамашей…

Он спросил дорогу у привратницы, на этот раз весьма почтенных лет.

— Третий этаж направо. Четверть часа назад она как раз вернулась с детьми с прогулки.

— Ее муж приходит домой к завтраку?

— Нет. Ему не успеть. Работа у него непростая: он заведует отделом в универмаге «Бон марше».

Мегрэ поднялся на третий этаж и позвонил в квартиру направо. За дверью слышались детские голоса. Квартира оказалась светлая, в эти часы ее заливало солнце.

Молодая женщина, открывшая дверь, недоверчиво посмотрела на посетителя.

— Вы, вероятно, комиссар Мегрэ?

— Да.

— Кто вам дал мой адрес?

— Ваша матушка — я прямо от нее.

— Она вас приняла?

— Да. Ей ведь не в чем себя упрекнуть, не так ли:

— Разумеется, ей не в чем себя упрекнуть, но разговоры о прошлом для нее невыносимы.

— Тем не менее она держит на каминной доске фотографию вашего отца.

Двое детей ползали на коленках, играя с электрической железной дорогой.

— Одного не понимаю: зачем вы повесили трубку? Я как раз хотел задать вам несколько вопросов.

— Не хочу, чтобы вся улица указывала на меня пальцами.

— А что думают соседи о вашей семье?

— Что отец умер двадцать лет назад и с тех пор мама — вдова.

— Вероятно, она все равно пойдет на опознание покойного и попросит, чтобы ей выдали тело для устройства похорон.

— Об этом я не подумала.

— Неужели вы обе предпочли бы, чтобы его похоронили в общей могиле?

— Говорю вам, я об этом не подумала.

— Вы хорошо помните отца?

— Прекрасно помню. Не забывайте: мне было уже восемь, когда он исчез.

— Какой он был?

— Красивый, очень сильный, жизнерадостный. Мы с ним часто гуляли вдвоем, и он покупал мне мороженое, разрешал все, что захочу.

— В отличие от матери?

— Мама была строже. И все время боялась, что я перепачкаюсь.

— Откуда вы узнали, что отец больше не вернется? Он вам прислал письмо?

— Если и прислал, мама мне об этом никогда не говорила. Да нет, вряд ли он написал. Мы ничего не знали. Мама все время ждала, каждый день ходила в мастерскую на улице Лепик, проверяла, вдруг он там.

— Вы не замечали ничего особенного в последнее время перед его исчезновением?

— Нет. Мама вам ничего не сказала?

— Я не добился ничего, кроме односложных ответов. А вы полагаете, ей есть что сказать?

— Не знаю. Я никогда ее не спрашивала, но мне кажется, она постоянно что-то от меня скрывала.

— Вы уже не девочка, и, думается, я могу вас спросить, не слыхали ли вы, чтобы у вашего отца была любовница?

Она покраснела.

— Странно! Мне это тоже приходило в голову. Но весь его образ жизни исключает подобные предположения. Он не бросил бы нас ради другой женщины или хотя бы сделал это в открытую.

— Были у него друзья?

— Не знаю. К нам никто не ходил. Отец был не из тех, кто проводит вечера за картами, в кафе.

— Ваши родители ладили?

— Я ни разу не видела, чтобы они ссорились.

— И вы не имеете ни малейшего представления, почему он стал клошаром?

— Понятия не имею. Еще вчера я бы в это не поверила.

— Он был католик?

— Нет. Он не принадлежал ни к одной из церквей и меня не приобщал. Но атеистом он тоже не был. Просто вопросы веры были ему безразличны.

— Вам тоже?

— Да.

— А как ваша матушка?

— В юности она была очень набожной, но ко времени замужества охладела к религии. Они, правда, венчались, но, конечно, просто по обычаю.